— Как?
— Обыкновенно, открыла дверь ключами. — Дуня посмотрела на меня с жалостью, в том смысле, что «учись, салага».
— А зачем? И откуда у тебя ключи?
— Ключи я выкрала у нее давно. А к ней поехала, чтобы выяснить, что я ей сделала плохого и для чего она решила меня уничтожить.
— Она — тебя? — Не помутился ли у Дуни рассудок от страха, подумала я.
— Я же тебе говорила, — раздраженно сказала Дуня, — что Григорчук в последнее время устраивала мне страшные неприятности. Спрашивается: зачем? Вот я и поехала. А там кто-то был.
— Мало ли, — отмахнулась я, — гости или родственники.
— В темноте? Свет в квартире не горел, я вошла, а в передней кто-то ходит и дышит.
— Ну, раз ходит, то, уж конечно, дышит, — согласилась я. — Живой, значит.
— Зато я чуть не сдохла от страха! И вот скажи мне, — потребовала Дуня, — что он там делал? И кто это был?
— Я-то откуда знаю?
— Зато я знаю! — с пафосом воскликнула Дуня. — Это был убийца! Он пришел за документами. И ко мне придет.
Я задумалась. В принципе все логично, особенно если иметь в виду род Дуниной деятельности. Она портила жизнь влиятельным людям, и наивно было бы рассчитывать на то, что они вечно будут сидеть с поджатыми хвостиками и покорными лицами.
Нормальный человек немедленно предложил бы Дуне спрятаться, уехать, затаиться, но меня безнадежно испортило сотрудничество с убойным отделом МУРа и лично с капитаном Коноваловым. И первое, что пришло мне в голову: если Дуня права в своих опасениях, значит, из нее может получиться восхитительная подсадная утка. Но попробуйте сказать такое испуганному человеку.
— Знаешь… — я замялась, — ты же не сможешь прятаться всю жизнь. Может, тебе, наоборот, начать крутиться среди людей. Под охраной, разумеется.
Потом мы два часа толкались вокруг и около, Дуня на разные лады пересказывала мне таинственную историю своей заочной конкурентной борьбы с Резвушкиной, я охала и ахала, но план мы в итоге составили неплохой. Васе мы решили пока ничего не говорить, чтобы он по простоте душевной и по кондовости своей милицейской натуры не испортил чего-нибудь. К тому же Вася запросто мог запретить мне рисковать, он любил изображать из себя отца родного — заботливого и трепетного. Дуня слегка успокоилась, трястись перестала и, как она сама сказала, начала припоминать, что она не овца дрожащая, а суровая мстительница переходного посттоталитарного периода.
До МУРа я добралась только вечером. Капитан Коновалов и лейтенант Зосимов играли в шахматы. Точнее, играли они в шашки, но шахматными фигурами. Леонид говорил, что подобная конспирация необходима для репутации убойного отдела: зайдет человек из соседнего подразделения и подумает — вот какие умные опера собрались в отделе по расследованию убийств.
Вася окинул меня ледяным взглядом и, переставляя ладью, сухо поинтересовался:
— Ты одна? Без адвоката?
— Вась, а что мне было делать? Трошкин навязал мне своего адвоката, я пыталась тебя предупредить, разговаривала вот с этим, — я ткнула пальцем в Леонида, — намекала ему всячески.
— Было дело, — подтвердил Леонид. — Я, правда, решил, что ты так шутишь, потому и товарищу капитану ничего не сказал. Извини, Санечка, был не прав, проявил не свойственную мне тупость.
Вася, все еще изображая оскорбленную невинность, кивнул мне на стул: садись, докладывай. Ну и на том спасибо.
Алешин появился дома только вечером в понедельник. Он позвонил жене в субботу и сказал, что по причине происшедшего убийства вынужден задержаться в пансионате «Роща» до утра понедельника, откуда он сразу, не заезжая домой, отправится на работу.
Алешин приехал в одиннадцатом часу, и Филипп уже спал. Дверь была не заперта. Ольга возилась на кухне и почему-то не вышла встретить его в переднюю. Зато доберманиха Фрося прыгала чуть ли не до потолка и радостно визжала.
— Але, жена, — крикнул он, снимая пальто, — я уже здесь!
— Слышу, — отозвалась Ольга, и Алешину показалось, что голос у жены странный.
— Что-то случилось? — спросил он, входя в кухню.
— Как прошел семинар? — Ольга бросила на мужа беглый взгляд и отвернулась к плите, на которой что-то жарилось.
— Кроваво. — Алешин сел к столу и устало закрыл глаза. — Знаешь, мне что-то и есть не хочется.
— А ты близко знал эту женщину? — спросила Ольга.
— Какую?
— Которую убили.
— Нет, не близко. Она — любовница Трошкина, я тебе говорил.
— Вот как? — Ольга повернулась к мужу и принялась его внимательно разглядывать.
— А что? — Алешин заволновался. — Почему ты на меня так смотришь? Я точно помню, что говорил тебе. Или нет?
— Говорил, — кивнула Ольга. — Интересные у вас там отношения.
— Почему? И где — там? — Алешин предполагал совсем другую реакцию Ольги на убийство, он ждал вопросов о том, как все случилось и как кого допрашивали, но не такого отстраненно-неприязненного тона.
— В вашей компании, — сказала Ольга. — Как я понимаю, ты предавался любовным утехам с этой женщиной прямо под носом ее любовника, который к тому же твой приятель.
— Я? Утехам? — Алешин захохотал. — Кто тебе наплел?
Но тут же посерьезнел, грозно сдвинул брови и холодно подытожил:
— Мне не нравятся такие разговоры. Что с тобой сегодня? Ты сама прекрасно знаешь, что ничего такого быть не могло. Тем более, как ты правильно заметила, Трошкин — не чужой мне человек. Так что…
— Так ты не изменял мне? — Ольга улыбнулась.
— Конечно, нет. И мне бы хотелось, — в голосе Алешина зазвучал металл, — чтобы ты мне верила. Иначе… иначе не знаю, как мы будем жить дальше. Это понятно?
— Это понятно. — Ольга продолжала улыбаться.
Алешин разозлился:
— Что тебя так веселит? Почему ты так со мной разговариваешь?
— Как?
— Хочешь, — смягчился Алешин, — я поклянусь, что никогда тебе не изменял. Хочешь?
— Поклянись.
— Я клянусь тебе…
— Прекрати! — Ольга закрыла уши руками. — Не надо. Не ставь себя в смешное положение.
— Да что происходит?! — заорал Алешин. — Что случилось? Может быть, объяснишь?
— Просто я знаю, что было в пятницу вечером. Вот и все. — Голос у Ольги стал совсем больной, но Алешину было не до жалости. Он хорошо знал, что в подобных ситуациях только жесткость и напор идут на пользу. И еще вид оскорбленной невинности:
— Мне надоело! Хватит! Кто тебе заморочил голову?
— Никто.
— Но откуда-то ты взяла эту чушь!
— Я сама видела, — сказала Ольга и заплакала.
