Не было детской комнаты, потому что у Тома и Ходжо не было детей. Ходжо конфиденциально поведала Ричи, что Том не мог иметь детей, но к тому времени, когда они оба прошли медицинские тесты и узнали об этом, им уже и не хотелось иметь детей.
Ходжо занималась «делом своей жизни», как она называла, в шикарно обставленном офисе, где даже письменный стол самого Людовика XIV не казался бы чересчур роскошным. Ящики стола были забиты приглашениями на ужины и бенефисы. Там же было несколько желтых почтовых карточек: Дартмут, 04. 25, Кансер, 10. 11. Лихорадка охватила меня: почерк Тома. Я просто не могла поверить, до чего знакомым он мне показался. Я не видела его с того времени, как мы, изучая вместе латынь, обменивались тетрадями. Но я не нашла ежедневник и подумала, что его забрала с собой Ходжо на воды.
История светской жизни Ходжо была буквально разложена по полочкам, как будто материалы предназначались для передачи в архив. Позолоченный столик за маленькой кушеткой был заполнен большими шкатулками — из слоновой кости, перламутра, дерева, ляписа, малахита — по одной на каждый год, начиная с 1983. Везде были вырезки из календарей, приглашения, заметки из газет, где упоминалось ее имя.
Я взглянула на свои часы, затем еще раз. Я не могла поверить — прошло всего пять минут. Я выдвинула нижний ящик стола к себе на колени. Вот это удача! Записка от Джессики, датированная 14 мая. За месяц до того, как Ричи сказал мне, что покидает меня.
«Дорогая Джоан! Как мне отблагодарить вас? Ужин был великолепен, также, как и вы. Не могу выразить, как много для нас обоих значит ваша поддержка в этот трудный момент. С любовью, Джессика».
Ричи не относился к тому типу людей, которые любили рисковать. Он никогда бы не стал выставлять напоказ свою личную жизнь. И, если Ходжо устраивала тайные ужины для счастливой пары, значит Ричи, действительно, доверял ей.
Не выпуская записки из рук, я стала рассматривать фотографии на столе. В раме, больше подходящей для картины Караваджо, чем для моментального снимки, была помещена фотография нарядно одетых женщин на заседании какого-то комитета. Там была еще фотография Ходжо и Тома на лыжном курорте: они улыбались прямо в объектив. Я попыталась определить, насколько деланными были их улыбки, но фотография была немного не в фокусе. Была еще одна фотография Ходжо с тремя другими женщинами в декольтированных платьях, возможно — на Палм-Бич. И еще две: Ходжо с Ричи на приеме перед входом в дом. Ходжо с Ричи и Джессикой на пристани на фоне яхт и катеров, на Джессике были шорты…
Семь минут. Я положила записку Джессики обратно в ящик. У меня так пересохло во рту, что я не могла глотать. Что, если Ходжо позвонила Тому, и тот скажет: «Кстати, твой ящик с шампанским сегодня будет доставлен». Или, если он обычно среди дня заходит домой, чтобы сменить рубашку.
Я быстро пробежала глазами вырванные из календаря страницы. В большинстве случаев — «позвони туда-то и туда-то», и код 516, означавший, что звонят из района Лонг-Айленда, в основном, их друзья из Гемптона. Один номер был из Шорхэвена, записанный на листке в среду после 1 мая. Мне даже не надо было смотреть на имя: Тиллотсон. Учитывая количество хирургических подтяжек, сделанных Ходжо (включая и самую последнюю, очень удачную, как я заметила на похоронах Ричи) эта запись меня не удивила.
Судя по календарю, Ходжо обедала с Ричи, по меньшей мере, раз в две-три недели. Но были и ужины: «Рик, Коте Баск 8.00» в январе, «Рик и др. Боули» в феврале. Я не была на французском ужине в январе. И определенно не была в числе «др.» в феврале.
Но, — постойте-ка — в тот день, когда Ричи объявил мне, что уходит, он принялся изливать мне душу, говорил, что он влюбился в Джессику по-настоящему, глубоко, страстно и даже пытался успокоить меня, когда я впала в истерику, умоляя его остаться, — а это было за два месяца до того, как он уехал из дома. Это случилось, когда его компания Дейта Ассошиэйтед переехала в новое здание около Санта-Фе. «Я же просил тебя поехать со мной, — говорил он, как бы доказывая, что я упустила свой последний шанс, — но ты сказала, что не можешь оставить школьные дела. Помнишь?».
Значит, Джессика Стивенсон также не могла быть в числе «др.» на февральском ужине!
Двенадцать минут. Я положила листки календаря к себе в карман. Для большей верности я стащила и календари за четыре предыдущих года и положила их в кожаную сумку, которую я взяла у Ходжо в гардеробе. Ну вот и все! Я заперла дверь в квартиру, сняла вонючие перчатки Денни Риза и спустилась на лифте в вестибюль, где вручила швейцару ключи и двадцатидолларовую банкноту.
— Благодарю вас, Джон.
Он был очень удивлен.
Еще больше он удивился, когда я позвонила ему из телефона-автомата с Мэдисон-авеню:
— Это говорит женщина, которая только что дала вам двадцать долларов.
— Что такое?
— Слушайте меня внимательно. Миссис Дрисколл не звонила вам, чтобы вы пустили меня в дом. Звонила я, подделав голос.
— Как?
— «Джон, это миссис Дрисколл».
— О, господи!
— Я только посмотрела, что мне было нужно. Я ничего не брала. Поэтому нет необходимости сообщать хозяевам, что вы впустили «подругу» миссис Дрисколл. Это доставит вам лишь неприятности, а мне бы этого не хотелось. До свидания.
Чего, черт возьми, я достигла в результате своего налета? Я получила лишь представление о бессмысленной жизни тех, кто наверху. Как я завидовала Ходжо с ее белоснежными кружевными подушками на постели! Мне хотелось вернуться наверх, лечь, наслаждаясь приятным запахом простыней, и уснуть. Нет, в чем я действительно завидовала Ходжо, так это ее мужу. Я не хотела верить, что с тех пор, как мы расстались тридцать лет назад, настоящий Том Дрисколл умер, и его душа покинула это тело в боксерских трусиках.
На обратном пути знакомое с детства ритмичное постукивание поездов подземки несколько успокоило меня.
У Джессики, чтобы ублажать ее, был Николас Хиксон, а до него — Ричи, а может, и Картер. Я закрыла глаза. Ричи — каким он был любовником! Он был нежным, изобретательным и при этом у него был несколько извращенный ум. Джессика, как хищница, владела им. Но не только же Джессика: я вспомнила ухмылки Фрэн Гундерсен. Но никогда ни о чем не догадывалась. Ну, и хорошо, я ни о чем не догадывалась, и жила себе спокойно. Но кто же, черт возьми, был «др.» в календаре Ходжо? Может, ею оказалась Мэнди, подруга Стефани? В его распоряжении были все самые шикарные женщины Манхэттена, а он выбрал одну из Шорхэвена? Были еще «др.»? Имело ли это какое-нибудь значение? И если имело, как я смогу когда-либо это узнать?
— Фрэн говорила тебе, что у Ричи были кое-какие интрижки еще до Джессики? — выдавил из себя со смешком Митчелл Груен.
