— А ведь это несправедливо, что ни я, ни ваш узник не сможем выпить за появление сына и наследника, — улыбнулась Дона. Она вынула из кармана кошелек и кинула его тюремщику. — Да и вы, я думаю, не возражали бы присоединиться к нам, вместо того чтобы томиться внизу на карауле. Не воспользоваться ли нам отсутствием его светлости и не пропустить втроем по стаканчику?
Охранник усмехнулся и подмигнул пленнику.
— Не в первый раз придется мне пить перед чужой казнью, — проговорил он. — Но признаться, никогда не видел, как вешают французов. Говорят, они умирают раньше, чем мы, оттого что шейные позвонки у них более хрупкие. — После столь необычного заключения он отпер дверь и позвал снизу своего товарища. — Принеси-ка сюда три стакана и кувшин эля, — распорядился он.
Дона вопросительно взглянула на Француза, а тот, улучив удобный момент, одними губами беззвучно прошептал:
— Сегодня вечером. В одиннадцать.
Дона понимающе кивнула и прошептала:
— Я и Уильям.
Тюремщик поглядел на нее через плечо:
— Если его светлость застанет нас сейчас, я здорово поплачусь за это.
— Я заступлюсь за вас, — дружески улыбнулась Дона. — Его Величеству нравятся подобные шутки. Я все расскажу ему, когда буду при дворе. Как вас зовут?
— Захария Смит, миледи.
— Вот и хорошо, Захария. Если с вами приключится беда, я похлопочу за вас у самого короля.
Стражник хмыкнул. Появился его помощник с подносом в руках. Приняв поднос, Захария Смит запер за ним дверь и провозгласил:
— Долгих лет вашей светлости! А мне — набитого кошелька и хорошего аппетита. Вам же, сэр, я желаю скорейшей смерти.
Стражник разлил эль в стаканы. Дона, подняв свой стакан, добавила:
— Долгих лет также будущему лорду Годолфину.
Стражник причмокнул губами и залпом выпил содержимое стакана.
— Не можем же мы обойти своим вниманием леди Годолфин, — вмешался узник. — Накануне столь радостного события лишь она одна испытывает большие неудобства.
— И за доктора, — присоединилась Дона. — Ему предстоит горячая ночь.
Во время произнесения этого тоста в голове у нее зародилась неожиданная идея, но, встретив внимательный взгляд Француза, она поняла, что та же мысль появилась и у него.
— Захария Смит, вы женатый человек? — полюбопытствовала Дона.
Тюремщик захохотал:
— Дважды женатый, миледи. И к тому же отец четырнадцати детей.
— Тогда вы можете понять, как переживает сейчас его светлость, — улыбнулась она. — Но с таким опытным врачом, как доктор Уильямс, у него нет причин беспокоиться. Вы хорошо знаете доктора?
— Совсем нет, миледи. Я выходец с северного побережья, а не из Хестона.
— Доктор Уильямс, — мечтательно произнесла Дона, — такой забавный маленький человечек. У него круглое лицо и рот похож на пуговицу. О нем идет слава как о большом ценителе эля. Впрочем, это ведь не чуждо каждому.
— В таком случае мне жаль, что его нет сейчас с нами, — как бы между прочим заметил Француз, возвращая свой стакан. — Возможно, он не откажется заглянуть сюда попозже, когда, справившись со своей работой, осчастливит лорда Годолфина.
— Вряд ли это произойдет до полуночи, — авторитетно заметила Дона. — Как вы считаете, Захария Смит, отец четырнадцати детей?
— Полночь и впрямь самый подходящий час, ваша светлость, — согласился он. — Все мои девять мальчишек родились в аккурат, когда стрелки показывали двенадцать.
— Тогда решено, — подытожила Дона. — Я скажу сегодня доктору, что в честь знаменательного события его приглашает к себе Захария Смит — отец более чем чертовой дюжины ребятишек. Приятно будет в такой компании пропустить стаканчик эля, перед тем как приступить к дежурству ночью.
— Захария, этот вечер запомнится тебе на всю жизнь, — пообещал пленник.
Охранник поставил стаканы на поднос.
— Если лорд Годолфин получит сына, — сказал он, — в имении будет такой пир, что все, пожалуй, забудут, что вас надо повесить.
Дона взяла со стола рисунок чайки.
— Пора, — бросила она. — Я выбрала рисунок. Спустимся вместе, Захария, чтобы его светлость не застал тебя с подносом в руках, и оставим твоего пленника наедине с пером и нарисованными птицами. До свидания, Француз! Кто знает, может быть, завтра вам удастся выскользнуть так же легко, как перу из матраса.
Пленник поклонился:
— Все будет зависеть от крепости эля, которым мой стражник и доктор Уильямс будут угощаться вечером.
— Ну, если ему удастся перепить меня, то голова у него из камня, — самодовольно заметил тюремщик. От отпер дверь и придержал ее, давая Доне пройти.
— До свидания, леди Сент-Коламб, — тихо сказал узник.
Дона посмотрела на него широко открытыми глазами, впервые отдав себе отчет в том, что задуманный ими план по своему риску и безрассудству далеко превосходит все, что прежде совершал Француз. Если этот план провалится, то не останется никакой надежды на спасение и завтра в это время он уже будет болтаться на дереве. Француз улыбнулся, и Доне показалось, что в этой улыбке выразилась вся его сущность. За эту улыбку она и полюбила его. На минуту перед ее глазами возникла «La Mouette», она представила себе бухту, темные тени от деревьев, костер в лесу… Не оглядываясь, Дона вышла из камеры, держа в руках рисунок. «А он и не узнает, — подумала она, — что никогда я не любила его больше, чем в эту минуту».
С тяжелым сердцем она спускалась вниз по узкой лестнице вслед за стражником. Напряжение спало, и ноги у нее подкашивались от усталости. Тюремщик затолкал поднос под лестницу и с усмешкой произнес:
— Хотя он и стоит на пороге смерти, но держится вполне хладнокровно. Говорят, у этих французов вовсе нет чувств.
Дона с трудом выдавила из себя улыбку и похлопала его по плечу.
— Ты славный малый, Захария Смит, — сказала она. — Судьба преподнесет тебе много стаканов эля и часть из них — сегодня вечером. Я обязательно передам врачу, чтобы он заглянул к тебе. Не забудь — маленький человек со ртом, похожим на пуговицу.
— Зато с горлом — как колодец, — захохотал стражник. — Очень хорошо, ваша светлость. Я стану обязательно поджидать его, и он получит возможность утолить жажду. Только ни слова его светлости.
— Ни слова, Захария! — торжественно пообещала Дона. Она вышла из темной башни на солнечный свет. Навстречу по аллее шел Годолфин.
— Вы ошиблись, мадам, — запыхавшись и вытирая пот со лба, сказал он. — Карета на месте, а врач все еще у моей жены. Он решил не оставлять Люси одну, потому что она в некотором беспокойстве. Видно, слух обманул вас.
