ноль.
Страйк: С опытом все нормально, ОЛЕСЯ. Кстати, ты знаешь, что мы тезки?
Я: Тебя Олесь зовут?
Страйк: (смеющийся смайл) Твое имя происходит от древнегреческого Александра, что означает защитница. Не благодари.
Я: Ты это только что загуглил?
Страйк: Нет, мою старшую сестру звали Олеся. Ее крестили, как Александру.
Я: Звали?
Страйк: Она умерла. Давно.
Я: Похоже, на этот раз я постоянно пишу что-то не то. Прости, не знала…, – внутри появляется щемящее чувство. Неловкость, растерянность, глубокое сочувствие. Почему мои родители никогда не говорили, что у Кравцовых была дочь? Они не могли об этом не знать.
Страйк: Мы об этом не распространяемся, – с тяжёлым сердцем я читаю ответ на свой мысленный вопрос.
Я: Что случилось? Можешь не отвечать…
Страйк: Давай закроем тему, – просит Кравцов, и мне становится еще больше не по себе.
Я: Мне правда неловко, – признаюсь открыто и абсолютно искренне.
Страйк: Все нормально. Чем занимаешься? – он к счастью меняет тему, и я с облегчением выдыхаю.
Я: Валяюсь в кровати и переписываюсь с очень странным парнем.
Страйк: Может, прогуляемся? Странный парень приедет в любое место. Только свисни.
Я: Свисток потеряла… – бросаю взгляд на часы. Половина одиннадцатого. – Почти ночь. Кравцов, ты ненормальный?
Страйк: Не поверишь, сам каждый день задаю себе этот вопрос. Тогда завтра?
Я: Завтра не получится, буду занята до вечера.
Страйк: А когда ты не будешь занята до вечера?
Я: Ты подозрительно настойчив. Мне надо волноваться?
Страйк: Очень хочу, чтобы ты волновалась из-за меня, ОЛЕСЯ.
Я: Какой-то дешевый подкат, Кравцов, и вовсе необязательно мое имя писать заглавными буквами. Давай на сегодня закончим. Устала дико, глаза слипаются, пальцы не слушаются. Доброй ночи и крепкого здорового сна.
Страйк: Спасибо, буду спать, как младенец. Напишу завтра, Веснушка.
Я вряд ли отвечу, – ухмыляюсь про себя и прячу телефон под подушку. Закрыв глаза, по привычке пытаюсь воссоздать в памяти лицо своего парня, но воображение на этот раз вероломно дает сбой, и вместо сероглазого шатена, по которому одержимо сохну больше двух лет, я вижу самодовольную наглую физиономию Кравцова с заносчивой ухмылкой и похабным взглядом черных глаз. И снова меня охватывает этот странный мандраж, как во время переписки. Глупая улыбка растягивает губы, в животе предательски теплеет. Стыдно признаться, но в нем есть что-то такое… Не, так не пойдет!
Прочь из моих мыслей, Страйк!
Брысь, я сказала!
Ну, пожалуйста…
Ладно, хрен с тобой. Оставайся. Все равно ты никогда не узнаешь, что я с тобой творила этой ночью. В своих фантазиях, разумеется.
Кравцов
– Слушай, я для кого этот центр развивал? Столько лет и сил угробил? Ты хоть понимаешь, кто наши пациенты? И какие деньги ты можешь там зарабатывать? На кой хрен ты в онкологию поперся? Хирурга, бл*ь, гинеколога в нашей семье еще не было. Выделиться решил? Тебя пока до серьёзных операций допустят, поседеть успеешь, а тут все уже готово. Приходи и работай, – лютует отец, меряя шагами гостиную. Мама только за сердце хватается, вжавшись в спинку белоснежного кожаного дивана. Ничего нового. Как Кравцов-старший беснуется, остальным только по углам прятаться остается.
– Пап, давай не начинай. Тебе о моем решении давно было сказано. Я еще и в аспирантуру пойду, а ты дальше силикон в сиськи и задницы закачивай и панику не разводи на пустом месте, – мне каким-то чудом удается не сорваться и выдержать спокойный уверенный тон.
Вот тебе и отцовская гордость, и поддержка. Зашибись у нас семейка. Мать всю жизнь в анестезиологах продержал, хотя она могла покруче карьеру построить, но нет, Сереже надо помогать, а Сережа хрен на нее забил. Живет на две семьи и в ус не дует. Главное, все в курсе, включая законную жену, но делают вид, что это норма в современном обществе.
– Ир, ты посмотри на этого идиота, – изрыгает отец гром и молнии, а на деле впустую сотрясает воздух. – Ученую степень он захотел. Напомнить, кто тебя содержал, за учебу платил, пока ты по клубам и бабам шарился? А теперь самостоятельный стал? Не припозднился, Саш? Я в твои двадцать семь частный медицинский центр уже открыл, дом этот отстроил, дерево посадил и сына родил, а ты до сих пор на папкиной машине ездишь, герой.
– Сам родил или помог кто? – потерев переносицу, остужаю отца ледяным взглядом. К подобным выбросам «праведного негодования» родителя мне не привыкать. Манера воспитания у него такая, как котёнка в каждый угол носом тыкать и попрекать. Если в рот ему не смотришь и не киваешь, значит, дурак. Дед дома в семье такой же бешеный был, зато в клинике психиатрии Корсакова его запомнили как исключительно внимательного психиатра. Яблоко от яблони, как говорится, но я надеюсь, что подальше упал.
– Сереж, ну пусть Саша попробует…, – пугливо мяукает мама с дивана. Заступница, блин, выискалась.
– А ты вообще рот закрой, пока я с сыном разговариваю. Это ты из него недомужика вырастила, пока я на вас всех пахал, – как и ожидалось, матери тоже щедро «прилетает».
– Мать не трогай, – уже по привычке принимаю мамину сторону, встаю между ними, загораживая собой. – Она ни дня без работы не просидела. Меня и в декрете левые тетки няньчили, пока она тебе в задницу дула. Но ты и при таком присмотре умудрялся пациенток и медсестер над своим столом нагибать.
– Саша, ты как с отцом… – ошарашенно шепчет мама.
Вот и жалко ее, и встряхнуть иногда хочется, да только бестолку все. Они оба, как в броне, дальше которой видеть ничего не хотят.
– Воспитали сынка на свою голову! – побагровев, рявкает отец, а у самого глаза трусливо бегают. Правда она такая, слушать тяжело, а опровергнуть аргументов не придумал еще. Остается только на оскорбления переходить, да кулаками махать.
– Уж какой есть. Не устраиваю, пусть Юлька твоя нового родит. Может, успеешь еще воспитать, а я как-нибудь сам, – высказавшись, с чувством неимоверного удовлетворения толкаю стеклянную дверь на террасу и выхожу из смердящей лицемерием гостиной.
Закуриваю, упираясь локтями на перила, смотрю на цветущий сад. Денек изумительный выдался, на небе ни облачка, солнце жарит, соловьи поют, сирень и жасмин благоухают. Если бы один старый мудак настроение не подпортил, в Завидное бы с друзьями на шашлык рванули, а теперь никакого желания. Понесло же идиота в выходной предков навестить. Вместо душевных семейных посиделок дерьма ведро вылили, стою, обтекаю, видом, сука, любуюсь. Сквозь трели птиц и шелест листвы слушаю доносящиеся из дома вопли отца и рыдания матери. Классно отдыхаю, всем на зависть.
Минут через пять маме все-таки удается его угомонить, и он как обычно ее парламентёром отправляет, разгребать все, что наворотил.
– Саш, ты не сердись на него. Сережа не со зла. У него неделя сложная выдалась. Зашивается. Игорь в отпуске, а весной наплыв клиентов. Кому грудь, кому талию. Время такое. Купальный сезон на носу, – чуть осипшим от слез голосом заступается она за своего кобеля. – Он отойдет, знаешь же. Я горжусь тобой очень. Правда, горжусь, – последние фразы шепотом, чтобы отец не услышал.
– Знаю, мам, – ухмыляюсь с горечью, выпуская в сад струйку дыма. – Поеду к себе, наверное. Звони, если на него опять накатит. Приеду, разберусь. И прекрати уже стелиться перед ним. Смотреть не могу, как он ноги об тебя вытирает, до дыр уже стер.
– Я не стелюсь, Саш, – оскорбляется мать, а я вспоминаю седину в ее волосах и до ломоты в кулаках хочу прибить одного стареющего козла. – У твоего отца не всегда был тяжелый характер. Это он после Олеси озлобился, а до этого хорошо же жили.
– Да не жили вы хорошо. Мне-то хоть не ври. Хочешь, я тебя заберу? – поддавшись порыву, предлагаю я. – У меня две комнаты, сам домой только спать прихожу, отдохнешь, развеешься, себя в порядок приведешь, и отец, может, одумается, соскучится.
– Не могу я без него, сынок, – обняв меня со спины, говорит она то, что я и так знаю. – И тебе
