Центральный парк ночью был не лучшим местом для прогулок. Я уже начала дрожать от холода, от сострадания к таким же бездомным, как и я. Тем не менее, я должна быть на посту рано утром. Я спряталась в тени, прислонившись к каменной стене, отделявшей парк от Пятой авеню. Резкий ветер раскачивал ветви и гнал сухие листья. Я вглядывалась в темноту, страшась появления чего-нибудь потустороннего, хотя я прекрасно понимала, что гораздо больше мне следует опасаться появления полиции. Я никак не могла заставить себя войти в парк.
А в это время на другой стороне улицы такси и какой-то лимузин подъехали к дому Тома Дрисколла. Ночной швейцар в униформе поклонился, приветствуя мужчин в смокингах и дам в туалетах, отливавших жемчугом из-под накидок из соболя и шиншилл. Мужья подхватили жен под руки и скрылись в светящемся вестибюле. Я засунула руки в карманы. Ключ от квартиры Денни был теплым.
Один за другим стали гаснуть огни на Пятой авеню и на Сентрал-Парк-Вест. Должно быть, было больше одиннадцати, хотя посмотреть на часы я не могла — было слишком темно. Я продрогла и устала. Как я не подумала о том, что мне придется находиться на улице так долго? Не подумала и о том, что осень — это преддверие зимы. И это я, которая в течение двадцати лет кричала своим мальчишкам: «Возьмите куртки!». Я стучала зубами и не могла унять дрожь.
Я попробовала, применить технику йоги, которой я занималась в течение двух недель, после того, как ушел Ричи. Я представила себя на золотом песке Карибского побережья. Солнечные лучи согревают меня… Эх, всего секунду длился солнечный день на пляже, а дома на Пятой авеню, казалось, были из холодного мира далекого космоса. Я так расчувствовалась, что чуть не пропустила «линкольн», который затормозил у дома на другой стороне улицы. У входа выросла фигура швейцара, приветствовавшего возвращавшегося домой Тома Дрисколла.
На это я и не рассчитывала. Я была уверена, что Том уже наверху, спит, отбросив книгу об авиалиниях после первого же прочитанного абзаца. Я думала, что мне придется ждать до утра, когда он будет выходить из дома.
У меня не осталось времени на размышления. Призывая на помощь всю свою бруклинскую напористость, смягченную манхэттенской утонченностью, я закричала:
— Том!
Он продолжал шагать к входной двери. Я отбросила всякую утонченность.
— Том!!!
Он обернулся. Я помахала ему рукой. Швейцар наблюдал. Том помахал мне в ответ, решив, видимо, что это кто-то из соседок, выгуливавших собаку, не обратив внимания на то, что собаки со мной не было.
— Том!!!
Наконец, он узнал: По всему было видно, что он не собирается ничего предпринимать, хотя я знала, что он быстро перебирает в уме все «за» и «против», решая, как ему поступить дальше. Я же промерзла до костей, да и ноги сильно ломило.
Затем, не раздумывая, он передал свой атташе-кейс швейцару, сделал едва заметный знак в сторону «линкольна», шофер тут же отъехал. Лавируя между машинами, он перешел улицу и через, несколько секунд был уже рядом.
— Как дела? — спросил он.
— Для человека, которого преследуют за убийство, а он очень хотел бы принять ванну, не так уж и плохо.
Он не предложил мне воспользоваться мраморным великолепием его ванной.
— Чего ты хочешь?
Он, действительно, стал представителем привилегированного класса. Нет надобности в пальто: теплая машина и шофер, который всегда к его услугам.
— Том, я понимаю, что это вовсе не подарок… то, что я вот так врываюсь в твою жизнь, но у меня нет выбора. Мне нужна твоя помощь.
— Извини, — сказал он брезгливо, будто отказывая в милостыни, — но я ничего не могу для тебя сделать.
— У меня к тебе всего несколько вопросов. Только и всего. И еще я хотела бы, чтобы ты выяснил кое-что у твоей жены.
— Это исключено.
Не могла же я вытащить пистолет из-под свитера на глазах у все еще наблюдавшего за нами швейцара. Но коль я уже имела опыт с игрушечным оружием, почему бы теперь не попробовать и шантаж?
— Понимаешь, год тому назад, до того, как наши отношения испортились, Ричи говорил мне, что он провел некоторое расследование по компаниям, которые приобрел ты.
Том ждал.
— Он сказал, что там есть кое-что, что может заинтересовать налоговую инспекцию.
— Гнусно и глупо.
— Что ты хочешь сказать?
— Что у тебя на меня ничего нет.
— Не спеши с выводами, Том.
— Ну, хорошо. Что тебе известно?
— Так, ерунда.
— Тебе вовсе нечего сказать. Я люблю, когда говорят прямо.
— Не всегда, — я рассчитывала, это прозвучит так, будто я что-то знаю.
— Ты помнишь, как мы обычно отвечали в Бруклине? О, конечно! Ты, как никто другой, могла бы это знать.
— Что?
— Рози, в тебе столько дерьма, что даже глаза твои стали коричневыми.
Он повернулся и собрался переходить улицу. Я схватила его за полу пиджака.
— Что я должна сделать, чтобы ты захотел мне помочь? Хочешь, я заплачу?
— Нет.
— Прекрасно. Я и не собираюсь.
— Отпусти мой пиджак.
Я отпустила.
— Очень хороший пиджак.
— Спасибо.
— Прости, Том.
Казалось, он не знал, что мне сказать. Я удержалась от ядовитого замечания. В конце концов он сказал:
— Угостить тебя чашечкой кофе?
Когда движение несколько утихло, я сообразила, что он предложил это не по доброте души или хотя бы из вежливости — он тянул время, обдумывая, как получше сдать меня полиции.
— Если ты найдешь какое-нибудь заведение, которое еще открыто в это время, можешь угостить меня и ужином, — сказала я.
Не похоже, чтобы он был в восторге от этого предложения, но он не сказал «нет». Мы пошли по Пятой авеню. Ноги у меня так замерзли, что каждый шаг причинял боль. Он сказал:
— Тебе не следовало шантажировать меня. Это тебе не по зубам.
— Знаю. Извини.
— Ладно.
Неловкое молчание сковало нас обоих, как это бывает с людьми, которые видели друг друга голыми. В тот раз, когда я пригласила его на обед, мы провели время, обращаясь друг к другу с подчеркнутой учтивостью, проявляя повышенный интерес к меню. С годами мы научились вести вежливые беседы, но всегда в присутствии наших супругов или коллег. Последний раз я стояла рядом с ним, когда нам было но восемнадцать. Он вырос больше, чем на два дюйма, и теперь стал таким высоким, что мне надо было запрокидывать голову, чтобы видеть его лицо.
— Почему ты так странно ходишь? — спросил он, наконец.
— У меня замерзли ноги. Но, не обращай внимания. Ты мне поможешь?
Может. Том и подменил сердце куском льда, но не думаю, что ему стало легче лгать от этого. Вряд ли он смог бы сказать: «Да, конечно. Буду рад», если бы хотел заложить меня по известному, как азбука Морзе — «Звоните по телефону 911».
