Подозреваемый не заставил себя ждать. Нервно оглядываясь, он вышел из подъезда, вошел в кабинку и — удача! — оставил дверь немного приоткрытой. Вторая удача — ему ответили! Поговорив с минуту, он повесил трубку, вышел наружу, вытер пот со лба и потопал домой. Едва он скрылся, Инга бегом пустилась к машине.
— Трогай! — воскликнула она возбужденно.
Паредин тотчас же завел машину. Они выехали из переулка.
— Ну?! — нетерпеливо спросил журналист.
— Как мы и думали, шантаж. Кому звонил — не поняла, но он назначил встречу на семь вечера в театральном кафе. Говорил измененным голосом! Я чуть не расхохоталась. Он неплохой актер — так шепелявил и гнусавил, что нипочем не узнать его по голосу.
— Ага! Значит, звонил кому-то, кто его хорошо знает.
— Убийца — работник театра, я в этом ни одной минуты не сомневаюсь. Это кто-то до исступления, до истерики ненавидевший Тучкову и Пунину. Они имели все. Он — ничего. Это должна быть застарелая ненависть, пружина сжималась годами. Эти женщины, вероятно, вели себя высокомерно по отношению к нему. Высокомерно, нагло. Человек этот долго глотал обиду, не позволял себе выплескивать ее, так как боялся потерять работу. И в результате чаша гнева переполнилась настолько, что он видел один только выход — убить их.
— Психологический портрет убийцы готов. Я поздравляю, — улыбнулся Паредин.
— Я просто вошла в образ убийцы.
— Ты, пожалуйста, выйди, надолго не задерживайся там, — тревожно взглянул журналист на свою спутницу.
— На дорогу смотри! — рассмеялась девушка.
Обо всем этом они сейчас и рассказали Аристархову и Александру.
— И вы пошли в кафе? — спросил Санек.
— Естественно! — ответила Инга.
— Ну и?
— И… ничего. В кафе сидел и пьянствовал наш герой-любовник Чулков Захар Ильич, мы даже думали сначала, что он и есть убийца. В семь часов ровно вошел Козлов, но сел поодаль, сделал вид, что не видит ни нас, ни Чулкова. Заказал пиво, посидел с полчаса. Чулков надрался в зюзю и убрался через служебную дверь, а Козлов допил пиво, съел бутерброд и удалился на улицу. Все!
— Значит, тот, кого он шантажировал, не пришел, — разочарованно протянул Санек.
— Стало быть, так, — проговорила Инга.
— Но кое-что мы с вами все-таки имеем, — сказал Паредин. — Есть свидетель убийства — теперь мы это точно знаем.
— Отнюдь, — покачал головой Аристархов, — неизвестно, кого шантажировал Козлов. Может, и не убийцу? Может, бухгалтершу какую-нибудь, или брачного афериста, или еще кого-нибудь? И шантажировал ли? Мало ли по какой причине он мог звонить не с домашнего телефона? Может быть, у него любовница сидела дома и он не хотел при ней говорить о своих делах? Так что не будем торопиться с выводами.
Они надолго задумались.
— А что твой друг Иван Максимыч говорит по поводу записки? — спросил Игнатов у Паре дина.
Инга бросила короткий взгляд на Аристархова. Тот изменился в лице. Он что-то знал — для Инги это было очевидно. Может, прямо спросить его об этом? А вдруг… Да нет, не может быть. За эти полтора месяца Инга успела, как ей казалось, хорошо изучить Аркадия Серафимовича. Не мог он быть убийцей. Да и потом у него алиби и в самом деле, что называется, железное. И во время первого, и во время второго убийства он был у себя в кабинете, дверь в который практически не закрывается, потому что туда постоянно с какими-то вопросами идут актеры, там обитают вместе с ним, с его собственного разрешения, и помощники режиссера. Его все видели, а Инга слышала его голос, когда он после репетиции проходил мимо ее гримерки с Мирой Степановной… Но почему он то бледнеет, то краснеет, когда речь вдруг заходит об этой злосчастной записке?
— Мой друг Иван Максимович сказал, что почерк в записке принадлежит человеку, который никак не может быт убийцей, — ответил Георгий.
— Так, значит, почерк идентифицировали? — воскликнула Инга. — Так в чем же дело? Пусть допросят с пристрастием этого человека и выяснят — кто же убил.
— Пусть. Я не возражаю, — усмехнулся Георгии.
— И он тебе даже не намекнул — кто автор записки? — допытывалась Инга.
— Представь себе, нет.
— Эту записку написал я, — произнес Аристархов каким-то чужим глуховатым голосом.
Мира Степановна объехала все известные ей злачные заведения Зарубинска, в которых мог быть ее непутевый супруг. Шофер уже нервничал, хотя и старался не показывать этого. Время близилось к девяти вечера, а парня дома ждала молодая жена. Впрочем, Миру Степановну меньше всего волновали переживания шофера. Ее грызли собственные не слишком веселые мысли. Где этот идиот?! Кому он плачется в жилетку? Что он мог спьяну наплести?
— Василий, давай заедем еще по одному адресу, — скомандовала главный режиссер. — Ты знаешь, где живет Козлов?
Василий, не ответив, повернул на Советскую, а через два квартала — в переулок, к дому, где жил Павел Николаевич.
Тот почему-то долго не отзывался на звонок. Наконец хрипло спросил:
— Кто?
— Мира Степановна. Открой немедленно.
Козлов открыл, но не посторонился, из чего Мира Степановна сделала вывод, что Чулков именно здесь.
— Захар, выйди! — крикнула она в глубь квартиры.
— Его здесь нет, — сказал Козлов.
— Посторонись.
Мира Степановна отодвинула его мощным плечом, обо шла всю квартиру, даже выглянула на балкон, и вернулась в прихожую.
— Бармен в театральном кафе сказал, что и ты, и Захар были там.
— Да я с ним даже и не разговаривал, — буркнул Козлов, — он был уже сильно… того… под мухой. Я выпил пива и ушел.
— А он?
— Он — еще раньше.
— Через служебный вход или на улицу направился?
— Через служебный.
— А ты что — не мог его домой отвезти? Видел, что он набрался, и даже не подошел?
Козлов молчал.
— Да что ты пришибленный какой-то?
Козлов вновь ничего не ответил.
— Ну ладно. Пора домой. Учти, — обернулась она у порога, — если с Захаром что-нибудь случится — ты будешь виноват.
Козлов запер за ней дверь и проворчал:
— Ничего не случится с твоим благоверным.
Раздался телефонный звонок. Он взял трубку. Но на его «да, слушаю» никто не отозвался. Однако едва он трубку положил, как звонок раздался снова. Козлов на этот раз ничего не произнес, просто слушал чье-то напряженное дыхание. Так повторялось несколько раз в течение получаса. Наконец он не выдержал и крикнул в трубку:
— Кто это хулиганит? Прекратите немедленно!
И услышал чей-то сдавленный шепот:
— Я знаю, что ты знаешь…
На проходной в театре Санек положил трубку и посмотрел на Ингу и Паредина:
— Ну как?
— Здорово получилось, — кивнул Паредин.
— Вы, Александр, неплохой артист, — улыбнулась Инга.
— Теперь он засуетится, — продолжал радостно Санек, — и тут-то мы его, тепленького, и возьмем. Прижмем к стенке: колись, гад!
Егорыч наблюдал за ними из-за стеклянной перегородки, отделявшей служебное место вахтера от общего помещения вестибюля.
— Вы чего там мудрите? — спросил он. — Кому названиваете? Вычислят номер телефона — мне шею намылят.
— Не вычислят, — сказал Санек, — там допотопный аппарат, я знаю.
— Смотри мне. И вот что: шли бы вы, ребята, по домам. Поздно уже. Хватит мне одного квартиранта там, наверху. Мирка мне за него еще даст жару. А чего это Аристархов так убегал из театра, как будто за ним гонятся? Вы его что — обидели?
Аркадий Серафимович и впрямь оставил их весьма поспешно. Признавшись, что записка написана именно им, но написана давно и к убийствам никакого отношения не имеет, он попрощался и, сославшись на головную боль, ушел.
— Вы ему верите? — спросил Санек, когда все трое вышли на улицу.
— Сложно сказать, — задумчиво проговорил Георгий, Аристархов — шкатулка с секретом. Вещь в себе. Очень и очень скрытный человек.
— Да они оба что-то знают — и Аристархов, и Козлов. Знают, но по какой-то причине не говорят, — сокрушенно сказала Инга.
