— А я их видел. Там, на сцене. Они дрались. Тучкова кричит: «Я сегодня играю Марию Стюарт!», а Пунина: «Нет, я!» Ты представляешь? Я побежал на сцену, потому что… В общем, проснулся, смотрю — я в кабинете у жены. Подумал, что идет спектакль, а я проспал свой выход. Бегу на сцену и не могу вспомнить, какой спектакль мы играем. А на сцене темно, и только луч такой… зеленый. И они обе в костюме Марии Стюарт… Вцепились друг другу в парики и орут: я! Нет, я!..
— Это вам снилось, вот и все.
— Как снилось? Я же бегал туда-обратно! Что я — спал на ходу? Или ты думаешь — у меня белая горячка? Чулков еще не допился до чертиков, не дождетесь!
Егорыч нашел в аптечке у Миры Степановны валерьянку, накапал в стакан, дал выпить Захару Ильичу. Тот вскоре перестал дрожать и успокоился. Он теперь и в самом деле выглядел совершенно нормальным, по крайней мере настолько, насколько может выглядеть нормально человек с глубокого похмелья.
— Может, супруге позвонить? — осторожно осведомился Егорыч.
— Ни в коем случае! — испуганно вскинулся Чулков. — Ты лучше сходи на сцену, посмотри — там они или уже исчезли. Только закрой меня на ключ. А то вдруг ты — туда, а они обе — сюда.
Егорыч подходил к сцене с опаской. Он, конечно, не верил во всякие там привидения, но не зря же говорится — береженого Бог бережет. Есть на свете какие-то неведомые силы, Еще и мать ему об этом говорила. Есть незримая сила — и злая, и добрая. Злая — для злых, а добрая — для добрых. И получает всяк свое. Вот Ильич дал поблажку себе, стал закладывать за ворот — и получил, как говорится, по сусалам. Привиделось ему, или же впрямь его предупреждают некие силы: ты, мол, остановись, браток, знай край, да не падай? Бог весть… А только не зря он взбутетенился, не зря…
Дежурный свет на сцене включался у пульта помрежей, до него надо было добраться в полной тьме, но Егорыч уверенно двигался, вытянув вперед руки, чтоб не наткнуться ненароком на брошенные где попало монтировщиками декорации. Не было ни зеленых лучей, ни привидений. Не было их во тьме, не оказалось и при свете. Егорыч обошел сцену вокруг, заглянул в каждую кулису — ничего. Осветил зрительный зал — то же самое. Привиделось Чулкову с пьяных глаз. Егорыч снова погасил все освещение и медленно двинулся в обратный путь. Уже на пороге, на выходе со сцены, на повороте в коридор он оглянулся… И сердце дрогнуло на мгновение от страха — показалось ему, что упал сверху на авансцену слабый и еле видимый зеленый луч, и в том луче — два женских силуэта. Он зажмурил глаза, проморгался — ничего. Простой эффект из-за резкого перехода от света снова к темноте. Так он и доложил Чулкову.
— Ничего.
— Ты все проверил?
— Все проверил.
— Может, они попрятались в кулисы?
— Да нет их там! Что вы, как маленький, ей-богу! — вскипел вахтер. — Давайте лучше позвоним вашей супруге. Она искала вас, в театр приезжала. А я не выдал.
— Молодец. Давай выпьем за это.
— Так нету же! — удивился Егорыч.
— Как нету? — расхохотался Захар Ильич. — Все есть! Моя супруга часто удивляется — где это я нахожу? А у меня припрятано. Всегда заначка есть. И у нее под носом!
Он потянулся к книжной полке, отодвинул книги и достал небольшую бутылочку коньяка. В холодильнике нашлись сыр и яблоки. Они выпили, закусили, Чулков налил еще по стопочке и спрятал бутылку на прежнее место.
— Много не буду пить, — сказал он повеселевшим голосом, — так только, по чуть-чуть, чтобы в себя прийти. Надо ж придумать, что соврать. Думай, Егорыч, что сказать — где был?
— Время не шибко позднее, одиннадцать. Скажи, что был в гостях.
— А у кого? Она ж проверит.
— Ну это уж ты сам решай. Мне про твоих друзей ничего не ведомо.
— А что это ты, Егорыч, обращаешься ко мне на ты? Я без пяти минут народный.
Вахтер хмыкнул и ничего не ответил на глупую реплику.
— Слушай! — воскликнул вдруг Чулков. — Давай поищем документы и почетный знак народного артиста! Она мне до сих пор не показала. Говорит, ей нужна моя непосредственная реакция на сцене, при полном зале, когда увижу в первый раз все это. Или я не артист? Что я — щенячью радость не сыграю? А? Как думаешь?
— Не знаю. Сам смотри, — пожал плечами вахтер.
— Они должны быть где-то здесь, у нее в кабинете. И Чулков принялся рыться в ящиках стола.
— Нашел! — воскликнул он через минуту, доставая папку с надписью: «Чулков Захар Ильич. Заслуженный артист России». — Вот они… — проговорил Захар Ильич, любовно поглаживая папку.
Он раскрыл ее, начал читать, и улыбка постепенно сползала с его лица.
— Характеристика, — бормотал он, — репертуарный лист… — Он поднял глаза на Егорыча. — Это же… документы. Мои. На представление меня к званию народного. Она их даже и не отсылала в министерство! Это что же такое, Егорыч? Как же так?
Он принялся лихорадочно рыться в ящиках, выкидывая прямо на пол их содержимое.
— А вот и звание Тучковой! Вот оно! Ее документы она посылала! И на нее пришли бумаги! Вот оно, свидетельство, вот знак…
Сидя в кресле на месте Миры Степановны среди разбросанных вокруг бумаг, он держал в руках папку с чужими документами и почему-то улыбался.
— Видишь, — заговорил он наконец, — видишь, какой я идиот, Егорыч? Я всю жизнь верил ей. Всю жизнь она меня обманывала, а я все верил. Она об меня ноги вытирала всю мою жизнь. Ради нее я бросил первую жену, даже родить не дал — она была беременна. Потому что мне Мирка сказала: я из тебя артиста сделаю. У тебя, говорит, будет все. Я поверил. И что у меня есть теперь? Двадцать лет унижений и белая горячка в придачу. Вот моя жизнь. Зачем же я себя так искалечил?
Он с размаху запустил папкой с документами Тучковой в книжный шкаф, разбив при этом стекло. Вахтер вскочил.
— Ты что, Захар Ильич? — испуганно вскричал он. Успокойся?
— Ха! — саркастически хохотнул Чулков. — Теперь-то я не успокоюсь, это точно. Она думает — я у нее на крючке… Еще посмотрим, кто кого, еще посмотрим… Не зря Тучкова говорила: «Мне звание дадут, а тебе нет!» — Он очень похоже передразнил интонации убитой. — И получила по заслугам. И Мирочка получит. Все получит?
Егорыч бочком-бочком вышел из кабинета и повернул в дверях снаружи ключ.
— Эй, — закричал из кабинета Чулков, — ты зачем меня запер, скотина? Открой сейчас же, слышишь, сволочь? Открой, старый козел!
В дверь изнутри ударили чем-то тяжелым. Егорыч постоял, прислушиваясь. Чулков, как видно, принялся громить в кабинете все, что попадало под руку. Слышался звон разбитого стекла, падала мебель, в дверь летела посуда, осыпаясь осколками. Вахтер скатился по ступенькам вниз, к своему посту, и принялся названивать по телефону. Он вызывал в театр Миру Степановну, Аристархова, милицию, просил немедленно приехать всех, сообщая о буйстве внезапно помешавшегося артиста. Сверху слышался грохот и вопли Чулкова. Первым в театр вбежал запыхавшийся Аристархов.
— Что тут? — спросил он.
— Слушай, — кивнул в сторону кабинета наверху Егорыч, — я его запер. Буйствует. Похоже, белая горячка.
В театр один за другим поспешно входили встревоженные люди молодые актеры, проживавшие в общежитии, в числе которых была Инга Дроздова, откуда-то узнавшие о происшествии Паредин и Санек Игнатов. Заявились также Гриньков, Стас Провоторов и Павел Николаевич Козлов, живший за несколько кварталов от театра. Вскоре подъехал и наряд милиции вместе со следователем прокуратуры Иваном Максимовичем. Кривец вошел в театр быстрым шагом и, отведя в сторонку вахтера, стал его о чем-то тихонько расспрашивать. Остальные столпились внизу, на первом этаже, — на второй не пускала милиция. Актеры прислушивались к грохоту мебели, которую крушил в кабинете впавший в буйство Чулков, и шепотом переговаривались. К Инге подошла Лариса Родионовна, которой успел позвонить перед этим Аристархов.
— Я всегда ожидала чего-то подобного, — проговорила она вполголоса, — этот финал вполне закономерен.
— Финал чего? — спросила Инга.
