— Ты что… ты шантажируешь меня?!
— А как ты думал? Я что — должна молчать и ничего за это не иметь? А не жирно ли будет тебе, дорогой?
— Ну и сколько ты хочешь?
— Сто тысяч долларов.
— А не жирно ли будет тебе, дорогая?
— Нет, в самый раз. Вера была моей подругой. Да и не в этом даже дело. Таких, как ты, надо наказывать. Всё гребешь под себя.
— Это что ж я нагреб? Ты у нас вся из себя народная, а я всего только заслуженный. Моя супруга все только вам дает щедрой рукой, а мне — остатки с барского стола. Не пойму даже, в чем тут причина.
— Просто она боится, что ты получишь все — и сделаешь ей ручкой.
— А куда мне идти-то? Кто мне еще, кроме нее, даст сыграть Лестера или Каренина?
— Вот хорошо, Захар Ильич, что ты понимаешь это. Я — народная, потому что я вправду актриса. А ты заслуженный только благодаря жене.
— Еще скажи, что я маляр и штукатур.
— Скажу! Ты! Штукатур! Маляр! Все, что угодно, только не артист! Бездарь! Убийца!..
Дальше послышались возня, короткий вскрик и после паузы — отдаленные крики и гул голосов».
Кривец выключил магнитофон и посмотрел на Аристархова.
— Ну и чего вы добивались? — спросил он. — Почему не пришли с этой пленкой? И даже раньше — сразу после убийства Тучковой?
— А что я мог бы доказать?
— И вы решили спровоцировать его на новое убийство?
— Я хотел просто их столкнуть. Действовал методом Миры Степановны: «Разделяй и властвуй». Но только я не властвовать хотел, а потрепать им нервы, вывести из равновесия, сделать так, чтоб он выдал себя. Я видел — Пуниной что-то известно. Но она не решалась ему об этом объявить. Вот тогда я подделал их почерки и назначил им это свидание — ей и ему незаметно подложил на репетиции записки. И спрятал там, наверху, на месте их предстоящего свидания, магнитофон.
— Вы же могли предположить, что он и с ней поступит как с Тучковой?
Аристархов молчал.
— А что с этим званием? Почему он вдруг так взбеленился? Неужто для актеров это так важно?
— Еще как! Но для таких, как он, — особенно.
— А почему он начал пить? Мира Степановна ему ведь обещала, что звание будет…
— Он не мог пережить того, что если ему и присвоят звание народного, то только после Тучковой. Та была глупой женщиной и хвасталась повсюду. Мира Степановна ее предупредила, что пока документы Чулкова придержит. Мне кажется, что она мстила ему этим — у него ведь роман был в свое время и с Тучковой, и с Пуниной. Они хотели заручиться поддержкой мужа главного режиссера — вот и ответили на его притязания. Завьялова, естественно, узнала, И отомстила изощренным способом: им дала звания, а ему — нет. Хотя сама была не без греха. Он в начале их супружеской жизни натерпелся таких унижений! Она любовникам своим давала роли, а он в зале сидел и учился, как надо играть. И не скрывала своих связей, делала все нарочно напоказ. Буквально ноги вытирала об него. За то и получила… — Аристархов умолк.
— Ну и как самочувствие? — спросил его с усмешкой следователь. — Все вышло так, как вы хотели?
— Да! — с вызовом ответил Аркадии Серафимович.
Я вам больше скажу — я подложил неотосланные документы Чулкова в стол Завьяловой. Они хранились у меня. А я их подложил ей в стол и собирался сообщить об их местонахождении Чулкову. Но он и сам нашел.
Кривец молча смотрел на говорившего.
— Что, нехорош? — спросил тот с горькой усмешкой. — Я понимаю. Но и вы постарайтесь понять меня. Когда искусство используют, чтобы тешить свое самолюбие или же властолюбие, — тогда конец культуре. Что мы и наблюдаем на сегодняшний день. Что ж делать — нет пока прибора, способного измерить степень одаренности. Вот и лезут на подмостки амбициозные бездари. У них зато есть пробивной талант. Они как танки прут! По трупам! — Аристархов вдруг удивленно поднял брови. — Надо же! Получилось, что прут по трупам в прямом смысле… — Он помолчал. — Ну а ко мне… — начал он снова, — какие могут быть ко мне претензии? Я ведь сотрудничал со следствием — через Паредина передал вам образцы почерков. Свой в том числе. Могли бы догадаться.
— Мы догадались.
— А он… Чулков… Он что же — пальчиков-то на записке не оставил?
— Оставил.
— Ну, так и…
Он мог сказать, что он держал в руках записку — нашел, полюбопытствовал и бросил. И все.
— Но вы-то поняли, что это он?
Рассчитывать на его признание было проблематично. Я хотел… Впрочем, это не важно теперь.
— Да, — вздохнул Аристархов, — убийца устремился вслед за жертвами. — Он поднял голову и посмотрел в глаза Ивану Максимовичу. — Вы осуждаете меня?
Тот не ответил. Молча повернулся и вышел. Аристархов остался в кабинете один.
А между тем взбудораженные очередным кровавым преступлением артисты и не думали расходиться, чему Егорыч был лишь рад — жутковато бы ему было дежурить сейчас в полном одиночестве. Отпросившийся на полчасика пожарный до сих пор не вернулся. И вахтер умолял присутствующих, хватая за руку то одного, то другого:
— Вы уж не покидайте старика, не уходите. Как я останусь здесь один на ночь глядя? Тем более — здесь теперь привидения водятся.
И он принялся рассказывать о том, что здесь происходило часом раньше.
Инге наскучили рассказы испуганного старика, и она вышла на крыльцо. Несмотря на позднее время, жизнь в городе кипела — проносились машины, в которых гремела музыка, точнее, отбивали ритм тамтамы, позаимствованные, вероятно, у какого-нибудь племени из африканских джунглей. У киосков толпилась праздная молодежь, раскупавшая пиво в литровых пластиковых бутылях, из кафе на углу выходили подвыпившие гуляки.
К крыльцу подъехал автомобиль. Из него выбралась супружеская чета — Крученков с Павивановой.
— Это правда? — спросила взвинченная Павиванова. Инга кивнула.
— Почему нам никто сразу же не позвонил? — возмутилась Павиванова. — Почему мы узнали последними, от людей, которые даже не работают в театре? Весь город уже знает, кроме нас!..
Хлопнула дверь, парочка скрылась.
— Много теперь у вас в театре привидений, — проговорил Паредин, появляясь на крыльце.
— Да уж, — вздохнула Инга.
— Не хочешь покататься? — спросил Георгий. — Вряд ли сейчас уснешь.
— Поехали на берег Волги, — предложила Инга.
Они выбрали место на небольшом утесе, откуда город виден был как на ладони. Его огни дрожали, отражаясь в воде. Ночь была тихой, теплой и безветренной. Над горизонтом поднимался узкий серп луны. Мерцали звезды. Противоположный берег реки был покрыт густыми зарослями кустов, за которыми чернела в полумраке роща. Вода в реке тоже казалась почти черной. Природа словно затаилась, когда вторглись в ее владения незваные гости.
— Какой контраст! — поразилась Инга. — Два совершенно разных мира — тот и этот. Мы здесь чужие. Мы враждебны всему живому, что обитает в природе. А ведь так не должно быть. Мы — такие же Божьи создания, как и птицы, деревья, животные… Почему все так странно и так непонятно? Каким, должно быть, одиноким ощущал себя первобытный человек в этом подлунном мире!..
— Вовсе нет, — возразил Георгий, — он был животным. — Но и животные боятся одиночества.
— Естественно. Все сбиваются в стаи. Но у стаи другие задачи и цели — размножаться, сохраниться как вид. Мы себя отделили от них. Мы назвали себя homo sapiens. Однако это только имидж, который мы так хитроумно создали. На самом же деле мы ушли от животных, но не стали людьми. Человечный строй психики присущ совсем немногим. Мы стали мыслящими паразитами. Мы создали свою цивилизацию — цивилизацию паразитов. Удастся ли нам возвести на ее руинах культуру людей? Этого я не знаю.
— Я боюсь, — прошептала Инга.
— Тебе-то как раз нечего бояться, — улыбнулся Георгий, — ты живешь в ладу с Божьим промыслом. Ты очень чистая и славная. Я рад, что встретил тебя, девушка моей мечты.
Он нежно поцеловал ее. Инга вздохнула, чуть отодвинулась, упершись в грудь Георгия ладонями, и, посмотрев ему в глаза, сказала:
