— Ты не прав, Герман, — князь недовольно поморщился. — Православие объединило русский народ, не позволило ему распасться на части. Благодаря вере мы пережили монгольское нашествие. Поэтому русская церковь привлекает великое множество инородцев. Любой из них, будь то мордвин, тунгус, пермяк или татарин, приняв крещение, становится русским по духу. Сколько славных фамилий — Тургеневы, Карамзины, Нарышкины, Тютчевы, Шереметевы, Юсуповы — имеют ордынские [42]корни. А посмотри на наших славных казаков. Стержень у них крепче некуда — православная вера. Где бы и когда бы они ни защищали рубежи российские, делали это честно и искренне — за веру, царя и Отечество!
Герман скептически усмехнулся:
— Царь Петр кардинально все менять в церковный устройство. Патриаршество отменять, а Духовная коллегия управлять зольдат. Нет, как это правильно говорить? Oh, ja! Er ist Offizier! [43]Теперь в церквах тайну исповеди нарушать, попы доносить на своих прихожан. Разве то Богу угодно? А что сказать Петр, когда архиереи пытаться выбрать патриарх? Он воткнуть свой кортик в стол и сказать: «Вот вам булатный патриарх! Так и жить вам!»…
Мирон покраснел от негодования, открыл было рот, чтобы возразить немцу, но достойно ответить не успел.
Внизу, под обрывом истошно завопил Никишка:
— Воевода! Мирон Федорыч! Андрюшка Овражный с дозору прибыл! Важную весть привез! В приказной избе дожидается!
— С дозору? — поразился Мирон. — Почему ничего не знаю?
И строго посмотрел на Бауэра. Тот пожал плечами.
— Ты спать ложиться, когда крестьянин прискакать. Громко кричать, что кыргызы на острог идут. Я быстро решать послать Андрюшку с его казаки на разведку.
— Кыргызы? Откуда им взяться? — Мирон недоверчиво усмехнулся. — С перепугу или после доброй чарки тому крестьянину привиделось?
Бауэр только развел руками. И тотчас над краем обрыва возникло красное и грязное лицо черкаса, видно, лез по откосу напрямую. Вскарабкавшись на камни, Никишка поднялся на ноги, смахнул пот со лба. И, слегка задыхаясь, сообщил:
— Андрюшка грит, Айдынка со своим табором к острогу кочует. Со всем скарбом и животом, со стариками и детьми малыми. А воинов у нее раз, два и обчелся…
— Айдына? — Мирон на мгновение потерял дар речи. — Далеко от острога?
— Да верст десять, кажись, осталось. По бродному месту Абасуг перешли. Андрюшка велел казакам, что в тех краях дозором стоят, особо не высовываться и кыргызов пока не тревожить. Похоже, не с войной идут, а от беды бегут! — Никишка озадаченно почесал в затылке. — К вечеру небось заявятся…
Но Мирон уже его не слушал. Он торопливо спускался по тропе к острогу.
Никишка посмотрел ему вслед и озадаченно хмыкнул:
— А ведь самое важное не сказал! Айдынка с дитем едет, в седле его держит, поперед себя! Значитца, точно воевать не будет…
И заспешил вслед за князем.
Герман Бауэр молча проводил их взглядом, затем что-то пробурчал по-немецки и, тяжело опираясь на трость, тоже направился к острогу.
С крепостной стены Мирон наблюдал в подзорную трубу за тем, что происходило под сопкой, с которой наступали когда-то на острог воины Тайнаха. С ее вершины раненый, но несломленный бег призывал на помощь кыргызских богов, отчаянно проклиная орысов.
Но где теперь Тайнах? Разметала его кости вешняя вода, растащили по норам жадные звери. Вон даже Айдына, до последнего не желавшая идти на поклон к русским, вынуждена искать у них спасения. Почти никто в остроге не сомневался: только смертельная опасность заставила юную чаадарскую княжну покинуть родные земли.
Прошло около трех часов с того времени, как из-за сопки показались кыргызы и стали под ней табором — открыто, но без привычного гама, битья в бубны и воинственных воплей. Удивительно, даже лошади не ржали, и дети не плакали. Но костры развели, и, судя по тому, что было их немного, совсем мало людей осталось в улусе Айдыны. Полсотни семьей или чуть больше. Ближе к ночи показались всадники при оружии. Десятка три — слабая защита! Куда остальные воины запропали, понять несложно было: Чаадарский улус понес жестокие потери в схватках с джунгарами.
Мирон опустил трубу и в недоумении посмотрел на окруживших его друзей — Бауэра, Андрея Овражного, Петра Новгородца, Никишку.
— Стражу выставили. Неужто боятся нападения? Зачем тогда пришли?
— Да, с их силами против наших служивых не выстоять, хоть днем, хоть ночью, — усмехнулся Петро Новгородец. — Айдынка — девка умная, хитрая, с таким воинством на острог не полезет. Думаю, за помощью она пришла.
Овражный недоверчиво покачал головой:
— Отчего ж тогда гонцов не шлет, если с миром явилась? Чего ждет?
— Гордая она! — подал голос Никишка. — Пуще смерти боится показать свою слабость.
— Но и нам не с руки своего гонца послать, — нахмурился Бауэр. — Невелика курица, чтоб петух к ней бегать!
Все рассмеялись, кроме Мирона. Он снова поднес трубу к глазам, но ничего не изменилось в кыргызском лагере. Поставленные полукругом кошменые юрты отгородили табор от постороннего взгляда. Вдобавок, обзору мешали кусты и вечерние тени, что легли на сопки. Сизые столбы дыма стелились над становищем, в небе догорала заря, а ближе к ночи до острога долетели глухие звуки — то в таборе ударили в шаманский бубен.
— Духов своих вызывают, — бурчал рядом Никишка. — Боится чего-то Айдынка, сильно боится.
— Без тебя вижу, что боится, — сказал устало Мирон. — Если утром не снимутся, значит, и впрямь дела плохи у нее!
— Куда там плохи? Хуже некуда дела! — вздохнул Никишка. — Иначе зачем столько верст киселя хлебать со всей оравой? Прижал их джунгар, всю кровушку из них выпил. Значитца, один выход у Айдынки остался: тока к нам под крыло. А по-иному сгинут. Как пить дать, сгинут!
— Не каркай! — рассердился Мирон и приказал: — Иди-ка лучше спать! Завтра чуть свет подниму!
— А вы как же? — встрепенулся Никишка. — Всю ночь на стене торчать будете? Что толку с того? Утром все решится. Уж поверьте мне и не мучайте себя понапрасну.
— Иди, иди! — отмахнулся Мирон. — Как-нибудь сам разберусь, без твоих советов!
Никишка нехотя направился к сходням, несколько раз оглянувшись при этом, но, уже спускаясь с полатей, проворчал:
— Чего маетесь попусту? Забыла вас Айдынка! Вон дите у нее! Получается, мужняя женка она таперича!
— Дите?! С чего ты взял, что это ее дите? — опешил Мирон.
Но Никишки уже и след простыл, так что вопрос остался без ответа.
Долго в ту ночь смотрел князь на огни кыргызских костров, тускло светившие сквозь туман. Горькие думы бередили душу, сжималось от мрачных предчувствий сердце. Он не верил, что Айдына забыла его, но ведь три года прошло. Девочка давно превратилась в женщину, и кто знает, возможно, ей пришлось выйти замуж. Против воли, конечно, в угоду обычаям рода.
