— Vor dem Vater in die Hölle eilen!
Но тут же исправился, пробурчал по-русски:
— Поперед фатера в ад гулять? In einem Moment [44]идти на цугундер получать шпицпрутен! Sehr schnell [45], болван!
Лицо у Никишки вытянулось, и он мигом переместился за спину князя, от греха подальше! А немец продолжал уже другим тоном, ровным и бесстрастным:
— Айдына просить позволения встретиться с воевода. Она готова шертовать русский царь.
— Даже так? — удивился Мирон. — Видно, и впрямь припекло!
— Об этом гонец не сказать, — буркнул Бауэр, — но я иметь смелость дозволять от твой имя. Или я не иметь право так поступать?
— Ты все правильно сделал, Герман, — Мирон похлопал его по плечу. — Думаю, к визиту княжны следует подготовиться, чтобы видела, как уважительно мы относимся к ее решению.
И не выдержал, улыбнулся.
— Со всем размахом и широтой русской души принять. Накрыть столы, чтоб ломились от угощений, а пиво и вина лились рекой. Подарки тоже приготовить щедрые, не скупиться и не причитать по этому поводу.
Последнее замечание относилось явно к Бауэру, но немец лишь скептически скривился.
— Не царская особа, чтоб ломать шапка перед ней!
Мирон с досадой отмахнулся. Он жил предчувствием скорой встречи, и ему было наплевать и на ворчание немца, и на недоуменные взгляды товарищей, и даже на то, что Айдына теперь чужая жена… Ему и только ему, властью, данной Петром, решать, кого и как, с почестями или без, привечать на вверенных ему территориях.
— Ты впустишь кыргызов в острог? — тихо спросил Овражный. — Как бы чего не вышло! Поначалу лучше переговорить с ними в ином месте, за пределами городка.
— Предлагаешь выехать навстречу? — посмотрел исподлобья князь. — Показать кыргызам, что мы до сих пор боимся и не доверяем им? Нет, тут другой случай. Глянь, у Айдыны воинов осталось — по пальцам пересчитать. Под твоим началом казаков больше, чем весь их табор.
— Тебе виднее, — не сдавался Андрей, — но я бы поостерегся допускать их в острог. Будто не знаешь, насколько коварны кыргызы! Будь их с десяток, и то натворят пропасть бед.
— Воины и все прочие останутся за воротами. Пропустим только Айдыну и ее сопровождение.
— Как же она без воинов? — опять влез с вопросами Никишка. — Как раз без воинов она не зайдет. Я бы тоже усомнился…
— Шпицрутен колотить на цугундер… — буркнул Бауэр.
И Никишка поспешно ретировался за спину князя.
— Да не поведет она за собой весь табор, — подал голос Петро Новгородец. — Что у нее, головы на плечах нет, чтобы такую ораву в острог тащить?
— Дело говоришь, Петро, — обрадовался поддержке Мирон и посмотрел на Андрея. — Не замечал я раньше, чтоб ты опасался кыргызов. Или сам постарел, или сабля рубить разучилась?
Атаман смерил его негодующим взглядом.
— Полно смеяться, воевода! Никогда Ондрюшка Овражный по ярыгам от кыргызов не прятался. И стрелу грудью встречал, а не седалищем. Потому и твержу: держи ухо востро, коли кыргыз вблизи острога околачивается…
— Ладно, ты прав, наверно, — нехотя согласился Мирон. — Расставь казаков и стрельцов на стенах. Но шашками пусть не размахивают да мушкетами шибко не трясут.
Князь посмотрел в небо, белесое от жары.
— Ни тучки! Сентябрь уже, а солнце жарит, как в июле. Ветерка бы, да посвежее! — И приказал: — Всем разойтись и готовиться к встрече! От государевой щедрости поить-кормить будем, а не по собственному разумению. Только посмейте ударить в грязь лицом!
Развернувшись, князь направился к приказной избе и уже не слышал последние реплики, которыми обменялись его товарищи.
— Однако, совсем голову потерял воевода, — сокрушенно произнес Овражный.
А Петро Новгородец его одернул:
— Сам башку не теряй. Чай, скоро приказчиком станешь! Потому слушай старших и воеводе не перечь. Он у нас ндравный, живо пошлет тунгуса воевать, а то и к братским людишкам [46]норов поумерить.
Солнце перевалило зенит, но палило по-прежнему нещадно. Бауэр — в суконном кафтане и треуголке — обливался потом. Взгляд у него был мрачным, тонкие бледные губы сжаты в полоску, но Мирон делал вид, что не замечает его недовольства. Как бы ни злился немец, но до конца ревизии он оставался приказчиком острога. И, значит, встречать кыргызов полагалась ему, а не воеводе. Да еще на расстоянии полета стрелы от крепостных ворот. Так на Руси издавна встречали важных послов. И это Бауэру крайне не нравилось. Не верил он в добрые намерения кыргызов. Считал их хитрыми и коварными, способными в любой момент загнать нож в спину.
И все-таки перечить не стал. Знал, что по казенным делам князь никому поблажек не делал, уговорам не поддавался: положено послов встречать за стенами крепости — будь добр, следуй давно заведенному протоколу. Правда, сибирские воеводы редко отягощали себя условностями дипломатии, и с местными бегами и башлыками не шибко церемонились, но тут немец был в какой-то степени солидарен с Мироном. С немецким тщанием он пытался соблюдать российские законы и очень болезненно переживал те случаи, когда приходилось их нарушать. А со временем почти уверился, что в России законы намеренно пишутся так, чтобы всегда находились лазейки или обходные пути для проходимцев и корыстных людишек. Мысли свои Бауэр старался не выдавать, но в записках о житье-бытье в Сибири на нелестные высказывания отнюдь не скупился.
Мирон в этот раз на стену не поднялся. Решил ждать кыргызов в съезжей избе, возле которой уже расстелили ковры для неожиданных гостей. Сторожам на башне велели мигом сообщить об их появлении, чтобы Бауэр, в сопровождении толмача и конных казаков, успели выехать навстречу.
Но князь только-только успел заступить за порог острожной канцелярии, как караульные дружно завопили во все горло:
— Едут! Кыргызы едут! Пять верховых и собака!
Махом очутившись рядом с Бауэром, Мирон перекрестился.
— Ну, с Богом, давай!
Немец скептически хмыкнул и дернул поводья. Подумаешь, сотня кыргызов припожаловала, а воевода волнуется, словно мир с туретчиной заключает. Какая в том выгода, если Айдына присягнет на верность русскому царю? Прошли времена, когда кыргызы хозяйничали в Присаянье и мешали русским проникнуть глубже на юг, в пределы благодатной Минусинской котловины. Совсем недавно считалось несказанной удачей заполучить в союзники кого-то из князей, хотя казне они обходились очень недешево. Однако местные беги изменяли государю с той же легкостью, с какой присягали ему на верность. Уж воеводе ли не знать, что кыргызы всегда причиняли массу беспокойств Краснокаменскому и Абасугскому острогам, да и прочим городам, близ которых кочевали, потому как верность их собственным клятвам была столь же недолговечна, а поступки непредсказуемы, как февральская оттепель.
