— А что, если развестись в гражданском суде? — спросила она, стараясь скрыть отчаяние. — Если мне разрешат оставить Барти, я пообещаю, что от меня не будет никаких неприятностей.
Старик медленно и решительно покачал головой.
— Не может быть и речи, — отрезал он. — У тебя была возможность прекратить твою идиотскую благотворительность, но ты предпочла этого не делать. Не о чем больше и говорить.
— Я хотела прекратить, — заметила она дрожащим голосом. — Но Барти сразу начал драться…
Она рылась в сумке в поисках носового платка, злясь на себя за эти слезы, ведь собиралась быть сильной и решительной во время этой встречи.
— Возвращайся и попытайся все наладить, — повелительно говорил тем временем Альфонсо. — Роди ребенка. Роди двух. Я жду внуков, Марионетта. — Выражение лица стало грустным. — У меня, считай, и нет внуков… — Он говорил о Микки Энджеле.
Она постаралась выглядеть безразличной, как будто вопрос о внуках ее совсем не интересовал. Свекор никогда не должен узнать о ней и Микки.
Теперь у нее не осталось выбора. Придется вернуться в ненавистный загородный дом, к Барти, и вновь терпеть все. Марионетта была уверена, что он ее убьет. Она вытерла слезы.
— Ты выглядишь прекрасно, — пробормотал Альфонсо, не сводя глаз с ее лица. — Отсюда шрама почти не видно… Можно подумать, что напротив меня сидит Джульетта. Те же глаза, тот же рот, та же шея… — Она почувствовала, как под жадным взглядом старика по ее коже, побежали мурашки. — Я когда-то подарил твоей бабушку куклу, — сказал он слегка дрожащим от воспоминаний голосом, — маленькую marionetta… такую красивую… — Она с удивлением поняла, что он вполне может расплакаться. Этот всплеск эмоций в старом тиране казался ей кощунственным. А его голос продолжал дрожать, он явно боролся с чувствами, которые давно похоронил. — Женщины — драгоценны и хрупки, — произнес Альфонсо. — Их мужчины должны бережно к ним относиться, ласкать их и любить. — Теперь он наклонился вперед, дышал неровно, с хрипом. — Маленькие куклы… — Он положил узловатую руку ей на колено, и она напряглась от отвращения. — Я потерял свою marionetta, — продолжил он, сверкая глазами, — но я рад, что у моего сына есть своя…
Марионетта внезапно встала, возмущенная его знаками внимания. Он — отвратительный старик, пытающийся перенести на нее давно похороненное чувство к умершей женщине. Воображая, будто сын-психопат может полюбить Марионетту также, как когда-то он сам Джульетту.
— Куда ты идешь? — спросил свекор, глядя на нее.
Женщина пересекла комнату, взяла куртку, чувствуя, что теряет ощущение реальности.
— Туда, куда вы велели мне идти, — ответила она. — Я возвращаюсь в Масуелл-хилл. К мужу. — И она вышла из теплой комнаты в продуваемый сквозняками холл, открыла входную дверь и переступила порог, захлопнув дверь за собой.
На такси у Марионетты денег не хватало. Ей пришлось поехать на метро до Хайгета, а потом идти пешком вдоль Масуелл-хилл к Эндикот-гарденс, снова переживая то, что ей пришлось вытерпеть в последний раз, когда она была здесь под сводами огромных деревьев и среди поблекших кустарников парка Хайгет. То был канун Нового года, и тогда она бежала отсюда. Теперь февраль, и она возвращается. Слышался только мрачный перестук ее шагов по мостовой. Женщина шла быстро, глядя перед собой, боясь, что если посмотрит вокруг или приостановится на мгновение, то передумает и повернет назад. Выбора у нее не было. Ей надо вернуться к Барти. Нет выбора, нет выбора…
Шел дождь, охлаждая ее разгоряченное лицо. Мимо проехала машина, и она расслышала отрывок популярной песни, рвущейся из радио в машине. Эту мелодию играл Микки в квартирке на Бродуик-стрит. Марионетта вдруг увидела его совсем ясно, как он сидит у окна в неприбранной гостиной и подбирает одной рукой мелодию, напевая про себя, потом поднимает голову, улыбаясь, смотрит на нее и говорит: «Давай, присоединяйся!» Ока снова увидела эту улыбку, свет в его глазах, когда он смотрел на нее. Микки Энджел и в самом деле любил ее. Он не обращал внимания на ее шрам, ему было все равно, что она вышла замуж за другого, безразлично, что этот другой — опасный преступник. Он не боялся, что любовь к ней создаст угрозу его жизни. Ничто не останавливало его, он просто любил ее и все.
Марионетта уже свернула на Бродвей и шла мимо магазинов, людей и суеты пригородной жизни. Оглядывалась на прохожих: усталую женщину с двумя детьми в коляске, мрачную матрону с огромным количеством свертков, девушку в мохеровом свитере, выходящую из магазина пластинок. Любят ли они, эти женщины? Есть ли у них свой Микки Энджел, который где-то ждет? «Возможно, такое не так уж часто случается, — подумала она. — И, видимо, старый Альфонсо Моруцци в чем-то прав. Как это он сказал? „В горе и радости“. И чаще бывает в горе». Она свернула на Эндикот-гарденс. Может быть, ей повезло куда больше, чем она думает. По крайней мере, у нее были несколько недель счастья. Вероятно, такие, как Альфонсо Моруцци, не имели и этого. Возможно, большинство людей просто бредут по жизни от рождения до смерти, так и не познав, что такое страсть. Возможно, возможно… Все это, в конечном итоге, не имело значения. У нее нет выбора. Она не должна об этом забывать. Марионетта дрожала. Она уже подошла к калитке дома номер двадцать четыре.
В первый раз после ухода из квартиры Альфонсо Моруцци она помедлила. Дом выглядел таким же, как всегда, с аккуратными занавесками на окнах, подстриженным газоном, но Марионетте он казался тюрьмой, пристойным фасадом камеры пыток. Однако она должна туда вернуться…
Женщина медленно толкнула калитку и по дорожке прошла к входной двери. Она знала, что в любую минуту муж может открыть дверь, втащить ее в дом и начнется прежний ад, та жизнь, где она была миссис Моруцци. И верно, она услышала шаги в холле как раз тогда, когда хотела открыть дверь. Но Марионетта даже не успела вставить ключ в замочную скважину — дверь распахнулась. Испытывая дикий ужас, женщина подняла глаза.
— Барти… — начала она, но тут же осеклась.
На пороге стоял ее брат Антонио. Она изумленно смотрела на него, моргая, с ключом в руке.
— Тони? — недоверчиво спросила она. — Тони?
Брат молча придержал дверь и пропустил ее в холл.
Она повиновалась, потеряв дар речи. В холле стояла, заламывая руки, миссис Мак-Куин. При виде Марионетты она коротко вскрикнула и бросилась к ней.
— Миссис Моруцци! — воскликнула она дрожащим голосом. — Мадам! — Она схватила руки Марионетты, явно радуясь ее появлению. — Я так боялась того, что этот ужасный человек может с вами сделать, и все по моей вине! Мне так жаль, простите меня…
