Что же, идея неплохая. Надо запросить агентурное дело на «Гвоздику» и встретиться с оперработником, который ее ведет.
Нифантий Иванович выскреб из трубки пепел пополам с недокуренным табаком, набил трубку снова, чиркнул спичкой.
Ох уж эти «москвичи»! «Предложение»… Мало им дел в столице и области, все время норовят урвать кусок пожирнее с чужого стола.
Костров знал многих сотрудников столичного Управления КГБ. Толковые, агрессивные, напористые, перед Главком шапки не ломают. Чуть кто зазевался, из-под носа перспективное дело утащат. За своим начальником Управления, как за каменной стеной.
Последний документ в папке был: «Выписка из решения Коллегии КГБ об усилении защиты секретов в области ядерных исследований».
Ну, тут все ясно: секреты под замок. Всех секретоносителей спрятать от посторонних глаз. Опекать и оберегать, особенно при выездах за границу.
Нифантий Иванович устало прикрыл глаза.
Ага. А любопытных заманивать в болота и топить. Всех! Крыс, мышей, кошек и собак, а также ворон и сорок, незаконно проживающих на ядерных объектах. Поставить на учет и периодически слушать, о чем болтают между собой. Да, дела!
Скосив глаза, Костров увидел, что настенные часы показывают 21.30.
Заработался. Да! И ведь жене совсем забыл позвонить, предупредить, что опоздает к ужину.
Может, завтра с утречка успею закончить. Железный он, что ли, ей-богу?..
Нет, гасим свет, едем домой! Сейф опечатать, дверь на замок. Баста!
По гулким, в этот час уже пустым лестницам и коридорам Нифантий Иванович спустился к выходу.
Возле четвертого подъезда, напротив 40-го гастронома стояли три служебные «Волги». Водители, сбившись в кучку под одним огромным зонтом, молча курили. Вечерний ливень, начавшийся несколько часов назад, перешел теперь в мелкий, промозглый дождичек. Да, осень.
— Вечер добрый, Нифантий Иванович!
От группы водителей, торопливо растерев ногой недокуренную сигарету, к Кострову поспешил его шофер Сергей.
— Извини, Сережа, что долго.
— Ну, что Вы…
Сергей захлопнул за севшим на заднее сиденье шефом дверцу и поспешил к своему месту.
— Нет, извини. Пока доедем до моей Профсоюзной, пока поставишь машину в гараж. Потом в метро до твоего Филевского парка. Ужинать, конечно, не раньше полуночи сядешь. Извини. Но одно хорошо: на сегодня работа вся. Отдыхаем! Приятно даже просто об этом подумать, а?
Полковник чиркнул спичкой, зажигая в который раз за вечер погасшую трубку.
Ответа не последовало.
Игорь Платонович Стародубцев проработал бок о бок с Костровым уже много лет, но кое в чем шофер Сережа знал Нифантия Ивановича даже лучше заместителя начальника Управления.
«На сегодня работа вся!» Как бы не так! Сергей хорошо чувствовал горьковато-ванильный запах табачной смеси, которую курил шеф этим вечером по дороге домой. Эта смесь — для работы. Работы самой ответственной и напряженной, не знающей перерывов и времени суток. Да и когда еще, как не во время серьезных раздумий, полковник Костров позволял себе тратить столько спичек на разжигание постоянно гаснущей трубки? Это он-то, мастер курения, гордящийся этим своим искусством не меньше, чем опытом работы и высоким положением в КГБ?
Так что всю дорогу молчал Сережа, не лез с разговорами, понимал важность момента.
Город засыпал. Машина стремительно неслась по опустевшим улицам Москвы. Сидящий на заднем сидении этой машины человек размышлял, поминутно доставая спичечный коробок, чтобы снова и снова разжигать все время гаснущую трубку.
Ни Гали в Париже, ни Моше в Тель-Авиве, ни профессор Коган в Дубне, ни Анатолий Иванович в Москве еще не знали, что в голове Нифантия Ивановича Кострова нити их судеб уже переплетались и завязывались в узел.
«Волга», притормозив на повороте, выехала на улицу Профсоюзная как раз в тот момент, когда полковник Костров мысленно заключил:
— А как же назвать будущую оперативную игру? Не будем мудрить, назовем ее операция «Сусанин».
Название пришло как бы само собой. Пусть «Сусанин» поводит израильтян по бесконечным лабиринтам, не имеющим выхода к цели.
Когда человека начинают томить скверные предчувствия, он — человек обычно поступает в соответствии со своими привычками и наклонностями. Кто-то без видимых причин становится мрачен и раздражителен, буквально бросается на окружающих, начинает отравлять жизнь родственникам и коллегам. Кто-то угрюмо достает из домашнего тайника припрятанный именно для таких случаев шкалик. Ну, дело, конечно, одним шкаликом не ограничивается, идет человек в магазин, и уже через час — другой он вполне готов одним своим видом отравить жизнь и самым близким родственникам и самым любимым коллегам. В общем, много еще вариантов.
Ученый-физик, профессор Яков Соломонович Коган по натуре своей был человеком осторожным, если не сказать — трусоватым. Поэтому скверные предчувствия посещали его очень часто. Однако, будучи человеком хитрым и опытным, он не рисковал лишний раз ссориться с семьей или товарищами по работе. Да и здоровьем Яков Соломонович в свои пятьдесят девять лет похвастать уже не мог, поэтому традиционным славянским порокам, вроде невоздержанности в питие, подвержен не был.
Яков Соломонович предпочитал другое, вернейшее, по его мнению, средство от депрессии: моцион.
Как раз в ту самую осеннюю ночь, когда полковник Костров возвращался по опустевшим московским улицам домой, обдумывая по пути детали будущей секретной операции, профессора Когана в его дубнинской квартире томила бессонница.
На следующее утро встал Яков Соломонович очень рано, не выспавшийся и с больной головой. Потоптавшись возле постели, взглянул на мирно дремлющую супругу, вздохнул и, крадучись, выбрался в прихожую.
Он чувствовал себя, как нашкодивший первоклассник, которому очень не хочется идти сегодня в школу. Однако, супруги своей Коган боялся иногда сильнее, чем любой мальчишка боится рассерженной матери. Поэтому, сразу отвергнув вариант «что-то мне сегодня нехорошо, пожалуй, надо позвонить на работу, предупредить, что приболел», Яков Соломонович быстро оделся и выскользнул из квартиры.
А уж на работу, в институт, позвонил из телефонной будки.
Потом, облегченно вздохнув, купил в только-только открывшемся продуктовом магазине пачку «Севера» и отправился к автобусной остановке. Покупка папирос тоже говорила о том, что Яков Соломонович взволнован. Обычно, сберегая начавшее пошаливать сердце, профессор курения себе не позволял. Но… Коган знал, что для сегодняшних одиноких размышлений папироска-другая ему непременно понадобятся.
