— Красивая, — только и сказал Жан-Анри, пытаясь вспомнить её лицо.
— Все они красивые, пока молодые, — философски заметил поручик.
— Нос чуть-чуть курносый, — вспомнил Жан-Анри.
— Да-а-а! Примета, — ехидно улыбнулся Кирила.
— Ты так и не поможешь? – сник Жан-Анри.
— Отчего же «не поможешь» – помогу, — сказал поручик, наливая по второй, — ты вот что, завтра со мной в караул пойдёшь.
— Как это? – опешил Жан-Анри: — Я же не служу!
— Мундир наш носишь – вот и послужишь, — улыбнулся Кирила, — и сам будешь высматривать свою Лизавету.
Жан-Анри застыл. Мог бы и сам догадаться.
— Ну, давай, за твою Лизавету, — поднял кружку поручик, но выпить не успели – в дом ввалились Иван Васильев с преображенцами.
— Встречай гостей Кирила, — засмеялся Васильев, обнимая Каскова и выставляя на стол бутылку. — Да вы уже приняли? И нас не дождались?
Жан-Анри взял кусочек бумажки и перо, так и не дождавшееся письма, и написал записку бывшему шведскому лейтенанту, а ныне управляющему французской винной лавки Жана-Анри.
— Иван, пошли кого-нибудь к Шенстроу, — сказал Жан-Анри, подавая Васильеву записку.
— Я сейчас, — подмигнул Васильев, и в ту же минуту выскочил за дверь.
Гуляли долго, почти до утра. Жан-Анри, пусть и крепкий на напитки, заснул, даже не заметив.
***
Ранним утром его разбудил Касков:
— Вставай, соня, невесту проспишь!
Жан-Анри вскочил, схватил шпагу и погонял Кирилу по избе, чуть не разбив остатки посуды на столе, и остановился только тогда, когда Касков, припёртый к стенке, не сказал: — Всё, хватит, это тебе сегодня не понадобиться!
Выбежав на берег Фонтанной реки, и окунувшись в воде, Жан-Анри, свежий, с дрожью в теле, как у рысака перед забегом, торопил Каскова, завтракающего кашей:
— Ты долго будешь хобот набивать? – на что Касков улыбнулся: — Слону такая порция на зуб.
К дому подъехали ещё шесть человек, солдат и капралов, которые стояли у коновязи, гогоча по обычаю и поджидая прапорщика.
— Всё, вперёд, — поднялся Касков и повернулся к Жан-Анри, — я тебя в караул ставить не буду, будешь рядом с часовым. Если что, можешь уйти, — он улыбнулся и добавил: — За зазнобой.
Парами двинулись к мосту. Отсалютовали шпагами улыбающимся преображенцам, чинно перешли мост и пустили коней рысью. Переехали Мойку и подъехали к Зимнему дому, обложенному строительными лесами – царица Екатерина достраивала флигеля. Работный люд уже шевелился на стенах, матерясь с подрядчиками.
Поручик развёл караулы и, оставив старшим сержанта Ефима Блудова, подъехал к Жан-Анри.
— Оставляю тебя, — сказал он и улыбнулся, — смотри в оба и потом мне доложишь.
— Слушаюсь, мой командир, — снял треуголку Жан-Анри, — муха не пролетит.
Фурманщики давно уже погасили фонари, и солнце легко поднялось за Летним садом, озаряя его силуэт своими лучами. Нева, позади, оставалась ещё темной, ударяясь волнами в деревянные набережные, и пытаясь сковырнуть человеческое упрямство.
Где-то запоздало кукарекали одинокие петухи, не съеденные на обед. На Адмиралтействе вяло стучали топоры – достраивали заложенный ещё Петром I линейный корабль «Пётр Первый и Второй», но денег на это не хватало, поэтому работа велась, скорее, по инерции, чем по принуждению. По улицам ездили молочницы и водовозы, разливая свой продукт выбегающим кухаркам и заспанным поварятам с вёдрами и кружками.
Лёгкий бриз дул с Невы, приятно освежая лицо Жан-Анри, которое, почему-то, горело, точно пропаренное утюгом. Сержант, проверив все посты, подошёл к Жан-Анри и подмигнул ему:
— Да не дрейфь ты, найдём твою кралю!
Жан-Анри только улыбнулся и подумал: «Ну, всё! Об этом знает уже весь полк!» — но сердце от вспоминания о Лизавете, счастливо ёкнуло, разливаясь по жилам благодатью.
К подъезду подкатила карета, дверку которой с поспешностью отворил соскочивший с запяток один из лакеев и оттуда с трудом выполз светлейший князь Меншиков. Он, поддерживаемый слугой в ливрее, подошёл к крыльцу и увидел Жан-Анри.
— Моризо? Ты ли это? — удивился он, и спросил: — По какой надобности?
— Я с друзьями, — сказал Жан-Анри.
— А-а-а! – промычал Меншиков, взглянув на мундир Жан-Анри, и кивнув сержанту Блудову.
— Хорошие у тебя друзья, — добавил он и, махнув рукой, сказал: — А я к матушке… дела государственные, понимаешь …
Светлейший князь скрылся за дверью, а сержант Блудов хмыкнул: — Опять надерутся с матушкой. Вчерась на Васильевский не попали, в городе ночевали.
Ответить Жан-Анри не успел – двери стремительно раскрылись, и на пороге появился юноша с маленькими, точно нарисованными, усиками и в офицерском мундире семёновского полка. Он слетел со ступенек и, улыбаясь, подошёл к сержанту Блудову: — Здорово, Ефим!
— Здравия желаю, — вытянулся Блудов, улыбаясь на всё лицо. Жан-Анри застыл и не знал, что сказать. Что-то больно знакомое поразило его в облике офицера, но сразу же выпало из памяти, как ни старался он вспомнить.
— Мушкетёр, — обратился офицер к нему, — вы пойдёте за мной.
Жан-Анри, недоумевая, тем не менее, подчинился, и пошёл за стремительно идущим офицером. Сзади, на крыльце, появилась куча народу, а впереди бежала Мавра Шепелева и истошно кричала:
— Подожди меня! Подожди меня!
За ней шагал смеющийся Иван Иванович Лесток[9], а сзади, приподняв юбки, серьёзно и сосредоточено спускалась по ступенькам Анна Петровна, поддерживаемая длинноногим, с кислой физиономией, Карлом Фридрихом[10].
Заключал весёлую компанию гоф-интендант Пётр Иванович Мошков улыбающийся во весь рот и несущий в руках две огромные корзины с провизией. Когда процессия уже отошла на несколько шагов от крыльца, в дверях появилась императрица Екатерина, ещё в ночном и растрёпанная, поддерживаемая светлейшим князем, и крикнула им вдогонку:
— Wo sind Sie, die Mädchen, nicht gefrühstückt[11].
— Матушка, дело то у них молодое, — успокоил её светлейший. Екатерина бессильно взмахнула платком и скрылась за дверью, ведомая Меншиковым.
Жан-Анри едва поспевал за офицером, летящим впереди, точно его несли крылья. Мавра догнала офицера и, повиснув у него на плече, что-то ему шептала на ухо, беспрестанно оглядываясь и хихикая. Жан-Анри все ещё оставался в растерянности, что попал в такую конфузию, и, чтобы не подводить Каскова, решил молчаливо следовать за незнакомым офицером.
Между тем они вышли на берег, где их ждал ялик с шестью матросами на вёслах. Как только весёлая компания расположилась на судне, мичман взмахнул рукой, и матросы дружно налегли на вёсла. На фок-мачте одиноко трепыхался Андреевский флаг, укоризненно глядя на мичмана, не желавшего поднимать фок или, по крайней мере, кливер.
