Жан-Анри полдня проспал дома. Проснувшись, он лихорадочно думал – что же ему дальше делать? От его уравновешенности, граничащей с равнодушием, не осталось ни следа. Несомненно, он влюбился в Елизавет и чувствовал, что только сейчас начинает жить, а не так, как прежде – подчиняясь простому любопытству и жажде острых ощущений.
«Вот и получай острые ощущения», — подумал он, и начал размышлять, как её найти и забрать, как окружить своей заботой и любовью. Он понял, что влюбился по уши, по самую макушку, утонул в своих чувствах к ней и пытался понять – внутри у него вечное или переходящее.
Последний раз такое он чувствовал к Лауре в Бурже и сразу вспомнил, как когда-то декламировал ей Петрарку:
«Стрелу амура чувствую в себе.
Тревожит сердце сладостная мысль,
сбылись желания в моей судьбе,
с тех пор я счастлив, как вы родились».
Он поднялся и из томика стихов Франческо Петрарки вытащил её рисованный портрет. Но он, почему-то, уже не возбуждал в нем тех чувств, которые он испытывал раньше, до того, как познакомился с Елизавет. Да, много женщин мелькнуло в его жизни за прошедшие годы, но Лауру он помнил всегда.
Жан-Анри чувствовал, что он, как будто, изменил ей, но радостные воспоминания о Елизавет уносили Лауру в туманную, недосягаемую даль. Он захлопнул томик, встал и принялся одеваться. Надел на себя синий семёновский мундир, стряхнул голубую треугольную шляпу и решил идти в казармы, чтобы расспросить, по возможности, о Елизавет, но так, чтобы не возбудить лишнего интереса.
В дверь постучали, и она приоткрылась. В щели показалась остриженная кружком голова и спросила:
— Барин, одеваться будете?
— Уже, Еремей, — махнул рукой Жан-Анри, — оседлай мне вороного.
— Слушаюсь, барин, – поклонился Еремей и снова спросил: — Кушать подавать.
— Нет, — отмахнулся Жан-Анри, — пусть Акулина попить принесёт.
Еремей вышел и пока Жан-Анри надевал перчатки, в дверь снова постучали. Он открыл и увидел сияющую Акулину с кружкой сбитня, к которому Жан-Анри пристрастился в России. Он принял кружку и медленно выпил.
— Как ты? – спросил Жан-Анри, отдавая кружку и посматривая на округлый живот Акулины. Она зашлась румянцем и ответила, счастливо улыбаясь:
— Спасибо, барин, ножками сучит.
Акулина и Еремей служили у Жан-Анри с самого его появления в России. А потом поженились, чему Жан-Анри способствовал, так как слуг своих менять не любил, как и привычные перчатки. Поэтому достроил в своём огромном доме ещё один флигель, где их и поселил.
Жан-Анри вышел на улицу. Был ясный день, но свежий ветер дул из Невы и приятно бодрил. Жан-Анри принял у Еремея заждавшегося жеребца и вскочил в седло. Конь коротко храпнул и затанцевал. Еремей украдкой перекрестил уезжающего барина.
Жан-Анри поскакал к Мойке, мимо гостиного и мытного двора, перебрался через деревянный мост, где возле будки его поприветствовал семёновский сержант, и выскочил на перспективу, шелестевшую по бокам стройными рядами берёзок.
Копыта коня бодро выстукивали по камню красивое стаккато, и Жан-Анри полностью отдался движению и полёту. Впереди показался мост через Фонтанную речку и Семёновская слобода на том берегу. Конь, переходя в шаг, бодро застучал по деревянному помосту.
На посту у моста стояли преображенцы при шпагах, фузеи стояли прислонённые к шалашу. Чуть левее плотники строили деревянный караульный дом. Жан-Анри спешился и подошёл к улыбающемуся сержанту Васильеву Ивану.
— Здоров Иван Андреевич, — сказал он, прижимая Жан-Анри к груди: — Что же ты к нам не заходишь?
— Заходи к семёновцам, — сказал Жан-Анри, — я сегодня к ним. Держи алтын за проезд.
Сержант принял монету и поднял шлагбаум. Жан-Анри сошёл с моста и вскочил на коня. До казармы оставалось рукой подать. «Казармой» Жан-Анри называл длинный, в пять срубов, дом, выстроенный за его деньги для ротных чинов Семёновского полка по просьбе генерал-фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына. Жан-Анри подъехал к дому, соскочил с коня и накинул повода на коновязь.
Открыл дверь в первый сруб и в зале увидел поручика Кирила Каскова, который в рубахе, высунув язык, с усердием строгал ножом гусиное перо. Тут же, на столе, валялся искорёженный десяток прошедших попыток.
— Здорово! Ты что делаешь? — засмеялся Жан-Анри.
— Приветствую, Иван Андреич, — обнял его Кирила, — вот, сочиняю ответ родителю.
— Я смотрю, ты больше с гусями воюешь, — улыбнулся Жан-Анри, забирая у него ножик и перо, — оселок есть?
— Будет, — радостно воскликнул Кирила и полез на полку. Жан поточил нож, и спросил: — Как вы тут?
— Пертурбации у нас, — доложил Кирила, — которые из полка в кавалергардию хотят бежать.
— Это кто же? – спросил, Жан-Анри.
— Да Тимофей, — вздохнул поручик. С подпоручиком Тимофеем Коробовым они жили вдвоём в доме.
— А где он?
— На неделю дежурит у Красного кабака, — улыбнулся Касков.
— А ты, — улыбнулся Жан-Анри, стругая перо, — тоже в кавалергардию?
— А мне не сподручно, — горько ответил Кирила, — ростом не вышел, два аршина семь вершков.
— Не горюй, — ответил Жан-Анри, подавая перо поручику, — журавль, он жирнее, да далеко.
— И то, правда, — согласился Кирила и спросил: — Ты почто?
Жан-Анри помялся и доложил:
— Зазноба у меня, — помолчал и добавил, — в Зимнем доме служит.
— Так и что? – удивился Кирила.
— Как её найти? — развёл руками Жан-Анри.
— Ты же вхож, узнай, — удивился поручик.
— Вхож при Петре, — взгрустнул Жан-Анри. Да, с Петром Первым они слыли, как друзья, но Пётр не особо пускал чужих людей в свою семью. А сейчас, при Екатерине, и повода нет.
— А как её кличут, — спросил поручик, отодвигая бумагу и перья и выставляя на стол бутылку вина.
— Елизавета, — сказал Жан-Анри, вспоминая её утром в лёгком платьице, развевающемся на ветру.
— Царёва дочка, — деловито спросил Кирила, наливая вино в кружки.
— Царёву дочку я знаю, — махнул головой Жан-Анри, он видел дочь Петра, правда давно, на его похоронах, — мала она ещё, говорю же – служит там.
— Спроси кого-нибудь, — подсказал Кирила, подавая кружку Жан-Анри.
— Я тебя и спрашиваю, — ответил тот, принимая кружку.
Выпили, Кирила отщипнул от краюхи кусочек хлеба и пожевал.
— Я такой не знаю.
— Вы же возле Зимнего дома на карауле стоите, — настаивал Жан-Анри.
— Ну и что, что стоим? – двинул широкими плечами Кирила: — Мы же имени не спрашиваем. А какая она в лицо?
— Красивая, — только и сказал Жан-Анри, пытаясь вспомнить её лицо.
