— Наконец-то! Мы уже думали, ты не придешь.
— Ма, а кто тут недавно был?
— Борис был…
Семен покачал головой:
— Бориса я видел внизу. Он спешил. Бизнес…
— Тогда ты, наверное, имеешь в виду Георгия…
— Какого еще Георгия? — Семен хватался за ручку двери в палату Алены, а мать легко шлепала по рукам.
— Успокойся. Это ее бывший муж.
— Аленкин?! Чего ему надо? Он же бывший!
Мать гладила по спине, успокаивала, как маленького.
— Ну и что, что бывший? Он волнуется за нее. Хороший человек…
Семен набычился:
— Кто сказал, что хороший? Алена?
— Я сказала. Я так думаю. Плохой не навестил бы. А он цветы принес, фрукты.
— Выкинь их! — приказал Семен. — Что я, яблоки со сливами не куплю?!
Подошел отец, хлопнул по плечу.
— Здорово, сын!
— Привет, батя.
Они крепко пожали руки. Но Семена все еще волновал Жорик.
— Мам, не пускай к ней ни бывших мужей, ни бывших друзей — никого! Поняла?
Мать ответила вздохом и развела руками.
— Семен, ты как маленький! Почему я должна прогонять их?
Но Семен настоял, чтобы в первую очередь в палату не впускали «мазилу» — Гришу Кудинова.
Однажды Семен застал Кудинова, притащившего Аленин портрет, у себя дома. Оказалось, что адрес мазила выклянчил у Мимочки. Вот и пришлось терпеть его несколько часов. Гость был прилипчивым и никак не хотел уходить, хотя Семен всячески намекал, предлагал проводить и даже вызвал такси. Алена смеялась и хвалила портрет. Слава богу, у Кудинова хватило ума не рисовать ее голой! И что только в нем нашла подруга Алены? Семену было жаль Мимочку, вздыхающую по Кудинову при каждой встрече.
А вот Борис приходит не так часто, если только бывает проездом в Москве. Хороший мужик. Семену он нравился, особенно тем, что никогда не вмешивался в их с Аленой дела. Пару раз они ссорились при нем, отстаивали каждый свою точку зрения, а Борис посмеивался и читал бизнес-журнал. А потом они вместе шли в кафе, где о ссоре никто не вспоминал.
Подошли ребята, притащили огромные букеты. Поздравляли, хлопали по спине — у него там уже синяк образовался. Да, он молодец. Они с Аленой вместе молодцы — мальчишка получился на славу, крепкий, щекастый. Семен считал, что сын похож на него, Алена возражала. Новоявленные дедушка с бабушкой вообще ничего не считали — они просто радовались.
Собрав цветы, Семен зашел в палату.
Алена спала. Рядом в специальной кроватке спал малыш. Семен осторожно коснулся крошечного носика, поправил синюю шапочку и вздохнул. Пора возвращаться на работу. Они с ребятами вырвались ненадолго.
Вчера он снова встречался с профессором Коняшкиным — тот обследовал Долгова.
— Что вы думаете, профессор?
Тот сначала долго молчал, выписывал что-то в тетрадь, потом откликнулся:
— Если вы хотите меня спросить, сознавал ли он, что делал, отвечу: и да и нет.
— Как это?
— Люди, которые были подвержены домашнему насилию, редко оказываются способны вести нормальную социальную жизнь. Их мучения заканчиваются чаще всего с исчезновением домашнего тирана.
— Со смертью, хотите сказать? — переспросил Семен.
— Можно и так, — кивнул профессор. — Но именно в тот момент, когда они становятся свободны, они понимают, что потеряли слишком много. Почти все — жизнь, привычки, близкого человека. Наступает период попытки вернуться в прошлое…
— Он искал в женщинах образ матери?
— Именно, — подтвердил профессор. — Но потом человек понимает, что ничего не вернуть. Образ матери рассеивается — перед ним обычная женщина с недостатками и проблемами. А она ему не нужна.
Семен задумался:
— Но моя жена не подходила под образ его матери. Почему он похитил ее?
— Иногда и машина дает сбой, что уж говорить о мозге, не познанном нами до сих пор! Об этом знает только Долгов…
* * *
Сегодня у неба отвратительный цвет: серый, как у грязного белья. Серые клеточки перед глазами все время. Уже несколько месяцев. А впереди — годы клеточек.
— Привет, рыба!
Санитар с каменными плечами и толстой шеей — имени его Вадим не помнил — каждый раз издевался над ним, над его немотой, называл то «немым», то «рыбой», то «овощем».
Началась процедура, которую Вадим ненавидел, потому что все делалось против воли: его волокли мыть под холодной водой, стригли, запихивали горькую пасту в рот. Если он пытался сжать зубы, санитар нажимал на скулы, и рот раскрывался сам.
— Давай за мамочку… еще разок!
Вадима переодевали в то, что нельзя было назвать одеждой, заталкивали лекарство — сам он его пить отказывался, кормили, промахиваясь мимо рта. Руки и ноги по-прежнему слушались плохо. Последствия удара по голове… Врачи сказали, что таким он останется до конца. А когда он наступит, его конец? Наверное, скоро.
Вчера во сне он видел мать. Она плакала. Он раньше не видел ее плачущей ни наяву, ни во сне. Она всегда была сильной женщиной и вела его. А тут…
Зато во сне он мог говорить, прижимался к ней, просил не оставлять одного. Она гладила его по голове, а потом ее рука превращалась в рыбий хвост…
После таких снов Вадим чувствовал себя хуже обычного. Они словно забирали его силу. По капле… Как когда-то, по капле, вытекала кровь из перерезанного горла Рыбок…
— Не надоело в молчанку играть? — санитар опустил его на кровать. — Ну да ладно, сиди. Долго тебе еще тут обитать.
Сказал и ушел. Щелкнул замок, повернулся ключ. Наступила тишина.
Обитать… Хорошее слово. Обитель, убежище. А вот доживать — плохое.
Он теперь рыба, а эта комната — аквариум. Маме всегда нравились аквариумы и рыбки…
