— А зачем тогда все эти игры в коммунальную квартиру, бедную сиротку, беготня на службу к Колганову? — забормотал Артем.
— Спроси меня еще что-нибудь, — ласково предложил Варчук.
Внезапно Сахалтуев нервно защелкал «мышью».
— Ну давай, давай же, грузись скорее! — И через пару минут торжествующе воскликнул: — Я прав! Нет, я на самом деле прав! Я гений!
— Гений, гений, — покладисто согласился друг и начальник. — А почему?
— А угадай с трех раз, в каком издательстве чаще всего выходят книги, иллюстрированные нашей красавицей?
— Неужели…
— Вот именно — в лондонском!
— А, черт!!! — в сердцах сказал Николай. — Вот только этого нам и не хватало.
* * *
Владислав Витольдович сегодня не гневался, говорил почти приветливо, и сторонний наблюдатель не смог бы понять, отчего его помощники бледнеют на глазах. И то сказать: как объяснить, отчего один человек, глубокий уже старик, нагоняет такого страху на двоих здоровых, сильных мужчин не робкого десятка.
— Меня изумляет, что вы не в состоянии проявить инициативу, не используете фантазию, — рассуждал одноглазый. — Вы знаете, чем человек отличается от животного? Так вот, вы почти не отличаетесь. Я недоволен вами. Я очень недоволен.
Валерий переменился в лице, и Вадим Григорьевич подумал, что это уж как-то слишком. Неприятно, конечно, получить подобный выговор от хозяина, но если в эти минуты отрешиться, не вслушиваться в слова, а думать, скажем, о том, что послезавтра — выплата жалованья, то жизнь видится исключительно в розовых тонах.
— Завтра утром придете на инструктаж, — подытожил Влад. — И если вы еще раз разочаруете меня, то я буду вынужден в дальнейшем отказаться от ваших услуг.
Валерий бросился к нему, чтобы что-то объяснить, но Влад резко закрыл двери, ведущие в кабинет, пропустив предварительно в комнату переваливающегося Уинстона. Двое помощников какое-то время топтались под дверями, причем Вадим то и дело дергал приятеля за руку, побуждая его уйти; затем вышли из хозяйской части дома и отправились к себе. Там их уже поджидал обильный и вкусный ужин; они уселись за стол, приступили к трапезе. Валерий молча жевал, явно не ощущая, что ест; молча и мрачно наливал водку из запотевшей бутылки и так же отрешенно опрокидывал стопку за стопкой. Вадиму это скорбное молчание быстро надоело, и он попытался вызвать товарища на откровенность.
— Да, — признал он. — Умеет хозяин страху нагнать. Только чего ты трясешься как осиновый лист, я все-таки не понимаю. Небось не последняя работа в твоей жизни. Обидно потерять место, но ведь не смертельно.
— Дурак, — вяло и беззлобно откликнулся Валерий. — Ты даже не понимаешь, о чем говоришь. И, что еще более забавно, даже не понимаешь, что не понимаешь. Я до тебя работал с одним таким, непонятливым.
— Ну-ну, — заинтересовался Вадим. — И что случается здесь с непонятливыми? Хоть сейчас узнаю, что за работу ты мне сосватал.
— А то, что хозяин отказался от его услуг, — буркнул приятель. То ли от волнения, то ли от усталости его лицо казалось сморщенным, постаревшим лет на десять — пятнадцать.
— Уволил? — уточнил Вадим.
— Да нет. Просто вечером объявил свое решение, а утром я уже его не видел.
— Уехал куда-нибудь, подумаешь. Он что, был твоим самым близким другом? Вы не могли друг без друга жить? Ты обиделся, что он с тобой не попрощался и не обменялся на прощание адресами? Или остался должен штуку баксов? С чего ты взял, что его… — провел ребром ладони по горлу, не решаясь произнести вслух слово «убили».
— А с того, — прыгающими губами произнес Валерий, — что через несколько дней я нашел в его комнате тайничок с заначкой. Он не взял своих денег! Не забрал, понимаешь? А денег там было ой как немало!
— И что хозяин? — спросил мрачнеющий на глазах Вадим.
— Улыбнулся, как крокодил, и посоветовал оставить деньги себе. Как компенсацию за нанесенный мне моральный ущерб.
— На твоем месте я бы не слишком боялся. Ну как он это технически провернет? Телохранителям прикажет? Станет он так подставляться. Или уйди сам, если так страшно. Это же не мафия, когда деться некуда. Обычный старик — немного взбалмошный, немного эксцентричный, ну злой, не без того. Только еще неизвестно, какими мы будем в его годы. И дай нам Бог такую же ясную память и крепкое тело, вот что я скажу. Все, что он делает, вполне безобидно. Чокнутый слегка — да; а опасный — ну не смеши меня. Какой он душегуб?
Валерий, который внезапно оказался уже очень пьян, поманил его к себе и, приблизившись к самому лицу напарника, прохрипел:
— Вот когда он меня кончит и наступит твоя очередь, тогда и поверишь мне. Только я бы теперь предпочел мафию, потому что там хоть все понятно: что, как, почему. За что поощрили, за что грохнули. А здесь как если бы служил вампиру: никогда не будешь уверен, что завтра тебя не употребят в пищу…
* * *
Капа и Липа бродили по квартире с фотоаппаратом наперевес, осуществляя акцию «Стопами злоумышленника». В ходе данной операции почтенные обитатели квартиры, посещенной давеча вором-фотокорреспондентом, пытались увидеть свою обитель глазами постороннего и запечатлеть на пленку все то же самое, что гипотетически пришло в голову снять и ему.
В ванной возился Аркадий Аполлинариевич, время от времени сообщая Геночке, какие вещи ему еще понадобятся. Само собой, среди дознавателей то и дело вспыхивали разногласия.
— Липочка! — в который раз попросила Капитолина Болеславовна, потянув за ремешок. — Дай мне эту машинку. Ты ведь совершенно не умеешь фотографировать.
— А ты? — парировала сестра.
— Я как-то фотографировала на вечеринке у Козловских, — важно напомнила Капа.
— Да, в прошлом тысячелетии, в тысяча девятьсот тридцать четвертом, — иронически усмехнулась Липа, — и потом они устроили отдельный аттракцион: предлагали всем угадать, кто запечатлен на снимке.
Капитолина Болеславовна вспыхнула, как сухой хворост.
— Это обычная шутка. Козловские были остроумными людьми. А ты ко всему относишься чересчур серьезно. — Тут она сделала паузу и уже спокойнее согласилась: — Ну хорошо. В конечном итоге, фотографировать может и Геночка, главное — решить, что именно мы будем снимать.
— Капочка, давай рассуждать здраво, — призвала Олимпиада Болеславовна, вызвав недоуменный взгляд сестры. — Мы с тобой женщины, фантазия и воображение у нас неплохо развиты. Так что для этой операции мы с тобой не годимся.
— Это почему еще не годимся?
— Мы принципиально иначе мыслим, — пояснила Липа. — Ты совершенно права: фотографировать должен Геночка или Аркадий Аполлинариевич. То есть мужчина, с его непредсказуемым взглядом на вещи. Пусть кто-нибудь из них зайдет и с порога начнет фотографировать все, что ему в голову взбредет. Геночка! Геночка! Идите-ка сюда…
