— Это почему еще не годимся?
— Мы принципиально иначе мыслим, — пояснила Липа. — Ты совершенно права: фотографировать должен Геночка или Аркадий Аполлинариевич. То есть мужчина, с его непредсказуемым взглядом на вещи. Пусть кто-нибудь из них зайдет и с порога начнет фотографировать все, что ему в голову взбредет. Геночка! Геночка! Идите-ка сюда…
Геночка немедленно возник из недр квартиры и, получив вожделенный фотоаппарат, принялся разглядывать его со всех сторон.
— Итак, дамы, — важно спросил он, — что мне предстоит сделать?
— Зайти, — пояснила Капа внушительно, — аккуратно, не спотыкаясь, не падая, не нанося ущерба…
— Да ладно вам, Капитолина Болеславовна, — обиженно забубнил Геночка, — этой чашке уже лет сто было. Ей давно пора на покой.
— Не сто, а сто двадцать, — раздельно, чуть ли не по слогам сообщила Олимпиада Болеславовна. — И ей надо было не на покой, а в музей.
Геночка стушевался и поник.
— Давайте по существу проблемы, — жалобно призвал он. — Я же не из чашки фотографировать буду.
— Значит, так, юноша, — постановила Капа, — заходите и снимаете все, что придет вам в голову. Ясно? Потом проявляем, печатаем, исследуем и пытаемся понять действия злоумышленника.
Послушный юноша повертел аппарат в руках.
— А какую пленку вы поставили? Потому что у нас довольно темно и нужна «двухсотка», как минимум.
Капа и Липа недовольно переглянулись.
— Пленка? — уточнила Липа. — Я так и думала, что мы с тобой чего-то не предусмотрели…
* * *
Капа, Липа, Геночка и Аркадий Аполлинариевич устроились в комнате последнего, как запорожцы, пишущие письмо в домоуправление по поводу перебоев с горячей водой, разложив перед собой на столе несколько десятков свежих фотоснимков. Липа вооружена лупой, Капа рассматривает снимки через очки, близко поднося их к глазам, Аркадий Аполлинариевич вообще вставил в правый глаз увеличительное стекло, став похожим на седовласого и авантажного главу ювелирного дома, принимающего от поставщика очередную партию бриллиантов.
— А может, мы пошли не тем путем? — робко спросил Геночка, успевший во время фотосъемок натолкнуться на горшок с пальмой-хаммеропсом и обрушить несчастное растение за окно; в связи с чем выдержал небольшой шторм в десять баллов по двенадцатибалльной шкале Рихтера. — Может, он не фотографировал вовсе, а что-то совсем другое?
— Ну да, — язвительно заметила Капитолина Болеславовна, — взломал квартиру, чтобы просто пожужжать и пощелкать в тишине и покое. Геночка, не будите лихо, пока оно спит, — изучайте вещественные доказательства!
— Все указывает на то, что Влад подозревал у покойной Ниточки какую-то страшную тайну, — вздохнула Олимпиада. — Но ведь ничего подобного… Ни сном ни духом.
Аркадий Аполлинариевич попробовал поморгать глазами и еле поймал свое увеличительное стекло.
— И что вы всё, голубушки, валите на беднягу Влада? — укорил он дам. — Не стоит демонизировать человека, пусть и не совсем обычного. Тем более, он уже сгинул давно на чужбине и косточки его в прах рассыпались.
— Мы его в гробу не видали, так что давайте считать его условно живым, — сказала Капа.
— А если это все-таки обычный… ну не совсем обычный вор, а с причудами, но посторонний, приблудный так сказать?..
— Ах, Геночка, да уймитесь же, — пресек его размышления художник. — Ничего ведь не пропало. — И с невыразимой печалью в голосе повторил: — Ничегошеньки не пропало, и все картины на месте…
— А может, это квартирный агент какого-нибудь покупателя? — не унимался пытливый «юноша», страстно желавший реабилитировать себя в глазах владелиц хаммеропса. — Может, это он так производит разведку на местности?
Капа с Липой поглядели на него, как солдаты на вошь.
— Смотрите-смотрите, не отлынивайте! — прикрикнула на него Липа. — Господи, ну когда же Таточка объявится? Нам сейчас очень нужна ее светлая головка.
В гостиной собралось несколько супружеских пар и человек пять «бесхозных» кавалеров. Все они, за отсутствием других дам, так или иначе оказывали знаки внимания хозяйке дома, которая, надо признать, выглядела просто великолепно. Среди дам в вечерних платьях и драгоценностях Жанна выделялась изяществом, стройностью и откровенностью наряда, который на женщине более взрослой был бы вообще неуместен, а ей шел.
Сергей, игравший в бильярд в мужской компании, время от времени бросал в сторону подруги довольные взгляды: хороша, ничего не скажешь.
Дамы забавлялись коктейлями в ожидании последних гостей; несколько мужчин травили анекдоты в курительной комнате, отделенной от прихожей высокой стеной-аквариумом.
Алина подошла к подруге, застрявшей возле какой-то своей приятельницы с разговором о последних покупках, извинилась, ухватила Жанну под локоток и увлекла ее в сторону кухни.
— Щебечи, щебечи, — зашептала она сердито, — не оставляй их ни на минуту. Что ты села трепаться с этой дурой Веркой? Какая тебе разница, сколько стоят ее духи при скидке на шестьдесят семь процентов? Что за страсть к распродажам?
— Чего ты так переживаешь? — отмахнулась хозяйка дома. — Все будет хорошо…
— Я переживаю, потому что профукаешь ты все с Веркой, а вот жаловаться прибежишь ко мне, — не приняла ее легкомысленного тона Ковальская. — И это мне придется утирать тебе сопли и снова искать тебе новую работу и нормального мужика. Держись за свое счастье, пока не уплыло.
— Ну все, все, не сердись, — примирительно сказала Жанна, признавая правоту подруги. — Иду охмурять гостей и разыгрывать хозяйку светского салона. Демонстрировать высший класс.
— Если сумеешь… — бросила ей вслед Алина. — И не пей ничего алкогольного. Тебе сегодня вечером будет нужна ясная голова.
Тут зазвонил дверной звонок, и Сергей радостно произнес:
— А вот и вы, Танечка. Мы с Жанной уже начали волноваться, придете ли вы? Как вы добрались, как отыскали нас?
— Жанночка все так чудесно объяснила, что невозможно было заблудиться, — ответила Татьяна, сбрасывая ему на руки легкую шелковую накидку.
— Разрешите познакомить вас, — по-прежнему плавился, как мед над огнем, голос Сергея, — это моя правая рука, редкая умница и красавица, Татьяна Леонтьевна. Прошу любить и жаловать. А это мой старый школьный товарищ Борис, это Анатолий…
Алина выглянула из комнаты и закусила от злости губу. Такого пассажа она не ожидала. Татьяна, которой трижды три раза повторили приглашение на скромный семейный вечер «по-простецки», «по-домашнему», обрядилась в комбинезон цвета морской волны, глухой, под горло, спереди и открытый до пределов приличия сзади. Спина у нее оказалась стройная, девичья, точеная, как из мрамора. На тонких обнаженных руках звякали драгоценные старинные браслеты, на ногах, за гранью реального, тоже браслеты, в ушах — длинные полновесные грозди хризолитовых серег. Словом, восточная пышность и варварская роскошь в сочетании с совершенной в себе уверенностью.
