— Потому, что Эл причинил мне сильную боль, и я не хотела, чтобы тебя постигла та же участь.
— Та же участь? Ты думаешь, что Эл причинил тебе боль потому, что не был евреем? Мама, опомнись! Это произошло потому, что он грязный подонок.
— Элисон, я тебя предупреждала. Не говори так о нем.
— А почему? Почему я не могу так говорить о нем? Он действительно грязный подонок и, если бы ты не была так очарована его танцевальными па, то тоже заметила бы это.
— Прекрати сейчас же! — закричала мама, поднимаясь с кресла. — Ты говоришь о нем так неуважительно, а ведь ты, прости, Господи, названа в его честь. В его честь!
— Я, что?..
— А как ты думаешь, в честь кого тебя назвали Элисон?
Я потеряла дар речи. Моя мать назвала меня в честь Элистера Даунза? В честь этого сукиного сына? А, может быть, это еще не конец? Может быть, я — его дочь? Возможно ли то, что я являюсь дочерью этого человека? О, Господи, только не это. Жизнь не может быть настолько несправедливой, ведь так? Быстро! Надо пошутить! Шутку! Элисон, не дай чувствам захлестнуть тебя. Перебори себя, чтобы ты смогла справиться с этой болью. Быстро! Срочно пошутить!
— Сонни, ты в порядке? — спросил Кулли, который, наконец-то, решил подать голос.
— Нет, я не в порядке. Я не могу придумать шутку.
— Может быть, это и к лучшему. Тут ни у кого нет настроения шутить, — ответил он.
Я смотрела на маму, которая снова села в кресло.
— Мама, прошу тебя, скажи мне правду, — взмолилась я. — Хоть один раз. Только один. Элистер Даунз — мой настоящий отец?
Она затянулась сигаретой и медленно выдохнула дым.
— Нет, Элисон. Он не твой отец. Твоим настоящим отцом был Сей Ваксман.
Я вздохнула с облегчением. Бог все-таки существует.
— Я захотела назвать тебя в честь Эла, потому что любила его. И только. Твой отец решил, что Элисон — красивое имя для девочки, и мы назвали тебя так.
Черт, я даже не была похожа на Элистера Даунза. У меня были волосы и цвет глаз Сея Ваксмана. Единственное, что я не унаследовала от него, так это тенденцию полнеть с возрастом.
— Мам, а как бы ты назвала меня, если бы я была мальчиком? Элистером? Элом младшим? Или просто Джуниором?
— Достаточно, Элисон. Я рассказала тебе все, что ты хотела знать. Больше я не хочу говорить об этом. — Она поднялась из кресла и направилась в прихожую.
— О, да, конечно, — сказала я, идя за ней. — Еще только один вопрос. Где ты была в ту ночь, когда убили Мелани Молоуни?
— Что?
— Ты не расслышала меня или не поняла вопроса?
— Я не могу поверить, что ты спрашиваешь свою мать о таких вещах.
— Придется поверить. У тебя были очень веские причины не желать опубликования книги Мелани. Так где ты была в ночь убийства?
— Я была здесь. Спала.
— А Нора тоже была здесь?
— Нет, думаю, ее здесь не было. В ту ночь она осталась у своей сестры в Бруклине.
— Кулли, ты слышал? Алиби моей мамы не лучше, чем наши. Она была дома одна. Я была дома одна. Ты был дома один. Тодд Беннет тоже был дома один. И только этот проходимец, сенатор Даунз, обзавелся железным алиби. Хотя оно может быть таким же фальшивым, как и вся жизнь Элистера.
Я остановилась, чтобы вспомнить, что еще я знала о расследовании детектива Корзини. Мелани была убита ударом по голове, ей раскроили череп, что стало причиной аневризма, на ее письменном столе полиция обнаружила белый порошок.
— У меня есть к тебе еще один вопрос, — обратилась я к матери.
— Ты уже задала «еще один вопрос».
— Знаю, но у меня есть еще один, последний. Обещаю.
— Только один. А потом мне бы хотелось, чтобы вы с другом ушли. Эти твои расспросы обессилили меня.
— О'кей. Мы уйдем. Но сначала я хочу уточнить кое-что из того, что ты нам рассказала. Помнишь, ты объясняла, что Элистер не выписал тебя в Калифорнию потому, что не хотел приобщать к декадентскому образу жизни Голливуда?
— Да.
— А он сам сильно увлекался декадентством?
— Нет, не особенно.
— А он когда-нибудь упоминал об увлечении наркотиками? В частности, кокаином.
— Конечно, нет. Эл совсем не такой человек.
Я с жалостью посмотрела на мать. Она понятия не имела, что за человек Элистер Даунз. Более того, она и не хотела этого знать.
— Спокойной ночи, мама, — сказала я, открывая входную дверь.
— Ты меня не поцелуешь? — сказала она. Она всегда так говорила, когда я собиралась уйти, не клюнув ее в щеку. Лучше отказать. Она только что призналась, что лгала всю свою жизнь, а сейчас делает вид, что между нами ничего не произошло.
— Нет, мама, — сказала я. — Я не поцелую тебя. — Я взяла Кулли за руку. Мы вместе вышли из дома моей матери и отправились к себе.
Мы с Кулли поехали сразу в Маплбарк. Он предложил остановиться и перекусить, но у меня не было аппетита. Больше всего на свете мне хотелось залезть в кровать, укрыться с головой одеялом и провалиться в спасительный сон в крепких мужских объятьях.
Около дома нас, по обыкновению, встретила толпа журналистов. Но на этот раз рядом с домом стояла еще и полицейская машина — белый «шевроле», на боку которого крупными алыми буквами было написано ПОЛИЦИЯ ЛЭЙТОНА. При виде этой надписи сердце мое затрепетало.
— Что они тут делают? — спросила я у Кулли, когда заметила, что в машине сидят детективы Корзини и Майклз. — Меньше всего мне хочется сегодня вечером общаться с этим искателем популярности и его помощником в расследовании преступлений.
— Может быть, они здесь потому, что хотят арестовать этих газетчиков, — выдвинул предположение Кулли.
— За что?
— Не знаю. За нарушение границ частного владения или неподчинение властям. Может быть, пожаловался кто-то из твоих соседей.
— Сомневаюсь. А вот и один из лучших сыщиков.
Джозеф Корзини подошел к «джипу» со стороны пассажира. С той стороны, где сидела я.
— Добрый вечер, мисс Кофф. У вас сегодня много гостей, — сказал он, глядя на мою лужайку перед домом и запуская пятерню в волосы. — Здесь представители лучшей бульварной прессы.
Лучшая бульварная пресса. Звучит как выражение «аппетитная блевотина».
— Чем могу быть вам полезна? — вежливо осведомилась я.
— Сегодня вечером мы получили одно сообщение, — сказал Корзини. — Не могли бы мы зайти к вам на несколько минут и поговорить?
— Прямо сейчас? — удивилась я. — Это не может подождать до завтра? Мы с приятелем умираем от желания лечь спать.
— Не сомневаюсь, — усмехнулся Корзини.
— Что все это значит? — спросил Кулли.
