Сердце у меня стучало. Я бросила свой «кадиллак» в самом укромном месте, какое только знала — в четверти миля отсюда, в конце извивающейся подъездной дороги к дому одних из наших соседей, которые большую часть года проводят во Флориде. Не так уж глупо, но это заставляло меня все время об этом думать. Что, если мне придется быстро сматываться?
И еще кое-что меня сильно беспокоило. Что, если я недооценила угрожающую мне опасность, и какая-нибудь мелочь, увеличиваясь, как снежный ком, угробит меня в конце концов? А что, если угроза исходит и от самой Касс? «Не запугивай сама себя — не думай о ловушке. Доверься Кассандре Хигби. Она не позвонит полицейским». Я бросила еще один камешек, потом еще. Силуэт дрогнул. Очень медленным движением рука отодвинула штору. Прежде, чем я смогла разглядеть лицо, я увидела любимый свитер Касс и кардиган из пушистой красной шерсти, с большими карманами для очков и библии.
Касс не сомневалась, что за окном была я. Большим пальцем она показала: следуй сюда. Через мгновение открылась дверь гаража, — я оказалась внутри, между ее БМВ и «порше» Теодора, и Касс уже обнимала меня. Потом, чуть оттолкнув меня, она осмотрела мои волосы.
— Ты выглядишь, как Зельда Фитцджеральд!
— Спасибо!
— Нет, нет. Когда она стала психически больной. Она выпрямилась и оглядела меня с ног до головы с высоты своих пяти футов и трех дюймов.
— Разумеется, твоя прическа — просто предел совершенства по сравнению с костюмом, который ты надела.
— У нас не так много времени, чтобы что-то изменить.
— Какой ужас! Тогда позволь мне рассказать тебе, что мне удалось выяснить о Мэнди — Аманде.
У Касс был очень быстрый ум, но движения ее были замедленными. Она ходила пешком только следуя указаниям своего врача, а также уступая просьбам моим и Теодора. Она никогда не стала бы стоять, если можно было сесть — поэтому она от крыла дверцу своей машины. Я устроилась рядом на холодной, как лед, коже сиденья.
— Прежде, чем уйти из школы, — сообщила она, — я поговорила с Фэйт и Вивиан из руководства. Они смогли припомнить двух учениц по имени Мэнди.
Она ощупала свои карманы и, достав информационный листок, заглянула в него.
— Мэнди Дейли окончила школу два года назад и уехала в Оберлин. Она виолончелистка и они полагают, что она все еще пиликает где-нибудь в Огайо. Вторая — постарше, ей где-то ближе к двадцати пяти. Ее зовут Мэнди Спрингер…
— Я помню это имя по классному журналу. Я совершенно уверена, что она училась вместе с Беном.
— Она, была в моем классе американской литературы. По аттестату, можно было предположить, что она станет дантистом, но она не пошла в колледж. Ее материальное положение и где она находится в настоящее время, неизвестно. В телефонной книге Спрингеров нет. Насколько я помню, она была бледной, ничем не выделявшейся ученицей. Не могу себе представить, чтобы Ричи смог увлечься такой девушкой. А ты?
— Когда дело касается его, могу представить все, что угодно. Но… Не думаю, что стоит тратить время на этих Мэнди. Я ошибаюсь?
— Не имею понятия.
Касс повернулась, чтобы проверить дверь, которая вела из гаража в кухню. Я, как могла, успокаивала себя, что она не вызвала полицию. Просто она решила проверить, не течет ли горючее из баков.
— А что с остальными Мэнди?
— Больше нет.
— Нет?!
— Пожалуйста, дай мне закончить. Я звонила многим. И что интересно: большинство убеждены, что знают какую-то Аманду. Однако когда начинаешь уточнять, они не могут назвать ни одной. Я уже дошла до Аманды Хубер. Ей около шестидесяти, она работает гладильщицей в чистке одежды. До Аманды Чазе — ей семьдесят пять, она занимается с малышами. Аманда Конти, тринадцать лет, чемпионка по прыжкам в длину среди учеников средней школы. Но Аманды адвоката — нет. И вообще больше никаких Аманд — пока я, наконец, около часа тому назад не добралась до Стефани.
— А где она была?
— На Выставке, спонсором которой является ее клуб садоводов. Там были какие-то необыкновенные венки из остролиста, цветов и овощей, к Рождеству. Она сказала, что выставка была превосходной, но, как ты знаешь, «превосходный»— ее единственное определение.
— Если не считать — «нестильный».
— Верно.
Касс, которая старалась не тратить калорий попусту, проявляла все большее и большее беспокойство. Она то дотрагивалась до рычагов управления, то стирала воображаемую пыль с вентилятора, то полировала радио краем своего свитера…
— Кто же Мэнди? — потребовала я ответа.
Она нажала небольшую кнопку, переставив показатель спидометра на ноль.
— Мэнди Андерсон.
Она больше не глядела в свои записи:
— Адвокат по банкротствам, возраста Стефани. Они познакомились, когда Стефани еще работала в конторе Джонстон, Пламли и Уитбред.
— А сейчас она еще работает там?
— Я не спросила. Полагаю, что да. Однако, с тех пор, как Стефани оставила работу, они не могли выбрать, время, чтобы встречаться более или менее регулярно. И чтобы исправить это, они стали вместе бегать по вечерам.
— А в последнее время они бегали?
— Нет. Дела по банкротствам отнимают уйму времени, и этой Мэнди приходилось задерживаться на работе до одиннадцати часов, а то и до полуночи. Стефани сказала, что ее подруга сильно переутомилась. Она не виделась с ней целую вечность.
— А где она живет? — спросила я.
— Здесь, в Шорхэвене.
— Я понимаю. А где?
— Прости, — сказала Касс. — Я не спросила.
Она уставилась в зеркальце машины, как будто хотела что-то в нем увидеть.
— Касс, — попробовала я встряхнуть ее.
— Она сказала, что Мэнди — очень милая. Очень элегантная. И хороший адвокат.
— Хорошенькая?
— По словам Стефани, нет, — сказала Касс. — И над этим стоит подумать: что-то здесь не то.
— Действительно, — согласилась я. — Стефани всегда называет всех хорошенькими!
— Это настоящее проклятие красивых женщин: они считают своим долгом величать каждую дурнушку красавицей. Тогда, якобы, будут говорить, что она не придает своей внешности слишком большого значения. Представь, что тебе нужно доказывать другим, что ты не потешаешься про себя над их внешностью?
— Итак, Мэнди Андерсон. Мы устремляемся на ее поиски? — спросила я.
— Может, Стефани просто не любит ее? Это развязывает ей руки и позволяет быть, язвительной, как мы, например. А почему он не мог полюбить эту женщину? Как может кто-либо любить женщину, которая ежедневно в девять часов вечера по собственной воле пробегает по пять миль?
— Но Стефани также бегает каждый вечер, а мы ее любим, — возразила я.
