зато когда приезжал – не было на свете более любящего мужа и отца. Жену и дочку обожал, но сбегал, как только приедалась спокойная семейная жизнь.
– Хочу, чтобы каждый день с тобой был как праздник, – говорил он Татьяне, уезжая.
Она бросала ему вслед тарелки, обзывалась, а потом ревела.
Деньги перечислял небольшие, но регулярно. Сколько зарабатывал – сам не знал. Любил шикануть, мог спустить круглую сумму на гулянку, или на подарки домашним, если соскучился.
В тот, проклятый, раз ему особенно повезло. В разгар лихих девяностых выпала поездка в Прагу – какой-то воротила решил снять клип. Деньги текли рекой, музыканты после съемок кутили в ночном клубе. Александр, или Шурик – так его звали чаще, перебрал. Хвастался гонораром, пьяный пошел в гостиницу пешком, прихлебывая пиво из бутылки. Когда на него напали, он просто шваркнул бутыль о стену, и получившейся «розочкой» расправился с грабителями.
Один из бандитов погиб – это Шурик понял сразу, другие разбежались, побоявшись связываться. А он, протрезвев, схватил вещи – всего-то скрипка, да сумка с бельем, и бросился в бега. Откуда ему было знать, что никто не заподозрит его в убийстве?
Не найдя Шурика, его вещей и документов в номере, коллеги не удивились – он часто срывался, никого не предупредив. Когда домашние начали розыск, кто-то вспомнил, что видел его с женщиной. Пару месяцев спустя Татьяна получила от него единственное письмо, о котором не сказала Марго. Оно был коротким: Александр прощался и просил прощения. Никаких подробностей, ни объяснений, ни адреса – ничего. Тогда родные решили, что он, бросив семью, начал за границей новую жизнь.
Тем временем Шурик бродяжничал, промышлял воровством, скатился. Потерял фалангу пальца – отрезали, когда не смог вернуть долг. Взяли его в Вене, за наркотики. К тому времени от прежнего Александра Кашкина ничего не осталось, даже документов. Сам он своего имени не назвал, поэтому родственники так и не узнали о его судьбе.
Отсидев, вышел, пьянствовал, воровал, и вновь бы оказался в тюрьме, если бы не случай. В электричке встретил русского батюшку. Разговорились. Стал жить при храме, со временем покаялся в убийстве. Собрал денег, и через двенадцать лет после побега вернулся домой.
Только в дом зайти не посмел. Как можно прикоснуться к жене и дочери грязными лапами? Как посмотреть в глаза матери? Убийца, и есть убийца. Ни к чему им такой.
Поболтался в городе, узнал, что Татьяна снова вышла замуж. Начал пить, уехал на Север. Со временем очутился в Иркутске. Там и встретил Саяну, одинокую, беременную, только что потерявшую мужа – баяниста. Пожалел, стал заботиться, как мог. Она его и окрестила бурятским именем Суран – похоже на Шуру. Пить Суран стал меньше, освоил инструмент, начал зарабатывать. Малышку любил как дочь. К Саяне же ни разу не прикоснулся, как к жене. Считал себя убийцей, не хотел осквернять ее этим. У убийцы не должно быть жены.
– Он тебя любил очень, – закончила свой рассказ Саяна. – Но не мог себе простить того человека, которого убил. Поэтому и не писал – боялся вас испачкать.
* * *
Игорь улетел во вторник, переложив всю аудиторскую работу на Эдика и остальных, чтобы Марго могла дежурить в больнице. Она и дежурила, вместе с малышкой, которая наотрез отказалась уходить домой без «абы». Саяна не могла бросить работу, поэтому Раджана осталась в больнице на попечении Марго. Девочка оказалась сообразительной и смелой, быстро привыкла к незнакомой тете и стала рассказывать о себе. Марго повела ее в кафе обедать и все время испытывала странное чувство, будто разговаривает сама с собой, только с маленькой, через сжатый невидимый тоннель в двадцать два года.
Конечно, ведь Раджану с рождения растил отец. Она была такая же восторженная и доверчивая, как Рита много лет назад. От этого хотелось плакать и Марго не удержалась, когда малышка рассказала, как находит монетки, которые не замечает папа. «Он говорит – я «глазастик», – хвасталась девчушка.
Ну почему он все не объяснил, зачем столько лет заставлял думать о себе плохо? Считать себя нелюбимой, брошенной, отвергнутой, забытой – и кем? Самым любимым папкой на свете. Марго плакала и плакала, как будто старалась выплакать всю боль, спрятанную глубоко в сердце. Раждана нахмурилась.
– У тебя болит животик? – спросила она.
Марго помотала головой, и вытерла слезы. Она не должна пугать ребенка.
Девочка ела медленно. Не осилив всю порцию, она продолжала жевать через силу, не желая ничего оставлять на тарелке. Согласилась уйти только после того, как оставшуюся еду и десерт им упаковали «с собой». Гордая, что идет с пакетом, в котором так много вкусного, она выпорхнула на улицу. Марго решила купить ей новые туфельки, а потом и платье, и носочки. Раджана отнеслась к этому серьезно, как взрослая. Участвовала в выборе, поражая Марго прагматизмом. Забраковала лаковые туфли с цветочками – быстро оторвутся. Открытые босоножки – будут мерзнуть пальцы. Остановились на простых кожаных сандалиях с закрытым носком и пяткой и маленькими прорезями спереди – чтобы нога дышала. Платье выбрала с длинным рукавом, но не смогла отказаться от дополнительного легкого летнего, по-взрослому вздыхая из-за лишних трат.
Вечером в больницу пришла Саяна, чтобы сменить Марго. Та попросила у нее разрешения взять Раджану на ночь к себе – малышке нельзя вторые сутки без сна. Да и сама она уже падала с ног. Саяна была не против.
Возле гостиницы Марго позвала Пикселя, и он вышел, немного обиженный тем, что его так часто оставляют на ночь одного. Но тут же заурчал, когда девчушка дала ему поесть. После ужина Марго, как всегда, взяла Пикселя с собой.
– Какой у тебя большой дом, – уважительно сказала Раджана про гостиничный номер. Она всему тут удивлялась – и душу (привыкла мыться в тазу, где ее поливали из ковшика),
