Бонни так и сделала, но Тед оказался подозрительным типом.
– Мэм, он вынуждает вас лгать? – Теду очень хотелось, чтобы она сказала что-нибудь ужасное о Кэле, что-нибудь, что можно было бы вменить ему в вину или что сделало бы его опасным.
Бонни же хотелось превозносить его достоинства… причем не только выразительность его глаз или изящество его крупных, натруженных рук. Ей нравилось, как он защищает своего брата, как заботится о ее комфорте и безопасности. Она высоко оценила его доброту, его решение не пугать ее. Ее мучило желание надавать тумаков тем, кто отказал ему в выдаче кредита, отказал ему в шансе начать жизнь заново – а ведь этого достойны все. Она так рассердилась, что у нее даже трубка задрожала в руке.
– Мэм, вас удерживают силой?
– Нет! Он никогда бы так не поступил! Мне пора. – Она сунула трубку Кэлу, который машинально взял ее и проследил за ней взглядом, пока она пробиралась к окну, выходившему на улицу.
Солнце медленно садилось по другую сторону здания, и при закрытых жалюзи и выключенном свете в зале стало настолько темно, что трудно было разобрать детали – например, пылающие от избытка эмоций щеки и губы, кривящиеся в презрительной ухмылке. Однако для того, чтобы увидеть, не всегда нужен свет.
– Четыре часа, Тед. Не разочаруй меня, – сказал Кэл, коротко излагая суть. Он вернул трубку на место и обеспокоенно посмотрел на Бонни. – Бонни? Что с тобой? Хочешь, я добавлю в список требований, чтобы Теда разделали на куски?
Она тихо, почти неслышно рассмеялась и повернулась спиной к окну. Ее глаза блестели от невыплаканных слез, и это смутило Кэла. Он пошел к ней, но она остановила его, выставив перед собой руку, и вытерла глаза.
– Я в порядке. Честное слово. Просто перенервничала. Немного. Просто отвела душу. Я же девчонка. Так бывает.
Однако Кэл не остановился, и Бонни внутренне застонала в смятении. Что, если она сделает какую-нибудь глупость или унизит себя, например… расплачется у него на груди? Что, если у нее произойдет временное помутнение рассудка и она поцелует его? Это было очень заманчиво. Что, если она забудется и даст волю своим чувствам к нему… слишком сильным чувствам… может, даже любви? Что, если…
Так что будет, если все это случится?
– Извини, Бонни. Я очень сожалею, – сказал Кэл, наклоняясь к ней. – Это была плохая идея. Я прошу прощения, что втянул тебя в это.
– Ты обижен и разочарован. Это смертельное сочетание.
– Но это не значит, что я должен взваливать свои проблемы на тебя. – Он снял пиджак и бросил его на блок сплит-системы под окном, затем посмотрел сквозь жалюзи – вверх, вниз, по сторонам, – открыл их и впустил в зал свет уличных фонарей и витрин. – Теперь нам остается ждать, но зато у нас есть свет. Думаю, они отключили электричество. Есть хорошая новость: когда стемнеет совсем, слегка похолодает.
– Всегда видеть только положительную сторону, – пошутила Бонни. Сняв туфли, она расстегнула пуговицу под горлом. – Горячий воздух поднимается вверх, правильно?
– Правильно, – ответил Кэл, наблюдая за тем, как она, скользя спиной по стене, опускается вниз, чтобы сесть на пол. – Может, возьмешь мой пиджак?
– Спасибо, но здесь не настолько холодно. – Она искренне улыбнулась ему, и он уже собрался объяснить, что предложил свой пиджак, чтобы она подстелила его под себя, но тут увидел выражение ее глаз и понял, что она поддразнивает его.
– Вот хитрюга.
– Мне все равно понадобится помощь, чтобы встать. Узкие юбки годятся только для того, чтобы в них хорошо выглядеть.
– Ладно, придется сказать. – Кэл опустился на колени, а потом сел рядом с Бонни. – В своей ты выглядишь шикарно.
– О, наверное, ты всегда говоришь это своим заложницам. – Бонни расстегнула манжеты и принялась закатывать рукава блузки.
– Между прочим, это так. Но обычно я говорю это как комплимент, а вот сейчас – совершенно серьезно.
Бонни зарделась. Именно зарделась. Он играет с ней, а она чувствует себя польщенной… какая же она идиотка. У нее с ним нет будущего – ни белого подвенечного платья, ни детей, ни качалки на террасе, освещенной закатным солнцем.
Да, ей в нем нравится все. Даже больше, чем нравится. Его умение шутить и забота о ней. Его внешность, естественно, а еще стойкость, позволившая ему изменить свою жизнь после выхода из тюрьмы. И разрушить все ради мечты? Что это? Героизм? Безрассудство? Сумасшествие?
– Я, знаешь ли, горжусь этим.
– Чем? – спросил он, подвигаясь поближе к ней так, словно в том месте, где он сидел, стена была неровной.
– Своей фигурой и тем, что уже двадцать лет ношу один и тот же размер.
Кэл улыбнулся с таким видом, будто она рассказала ему интересный факт о человеческом теле – например, что ее ступня такой же длины, что ее предплечье.
– Мой вес – это одно из многого, чем я могу гордиться, – одна из тех тщетных, несерьезных и самоуспокаивающих вещей, через которые я ощущаю время, потому что, если не брать в расчет работу, у меня в жизни нет ничего реального, настоящего или достойного похвалы.
Кэл смутился, на его лице промелькнуло беспокойство.
– Временами все так себя чувствуют. Уверяю тебя, если ты…
– Нет. Не я. В моей жизни нет клубов по интересам или благотворительных организаций, нет музыки, нет искусства, нет сплава по белой от пены бурлящей реке, нет нервной одержимости каким-нибудь хобби. Я только работаю. – Бонни вздохнула, откинула голову на стену и закрыла глаза. – Я всегда твердо верила, что наличие мужа и детей – это не способ самореализации личности. Но недавно меня вдруг осенило, что если «жена и мать» – это не самореализация, то и «банкир» тоже. Разве не так? Или «президент», или «посудомойка», или «индейский вождь»? Ведь, по сути, значение имеет не то, что я делаю со своей жизнью, а то, что я делаю изо дня в день.
После нескольких долгих минут молчания она открыла тот глаз, который был ближе к Кэлу, и была вынуждена улыбнуться при виде выражения глубочайшей задумчивости у него на лице. Ей суждено полюбить человека, который хотя бы пытается понять самые глубокие и недоступные порывы женской души.
– Верно? – спросила Бонни, чтобы просто узнать его реакцию.
– Ну… может быть… А может быть, у тебя просто понизился уровень сахара в крови, так как ты не ела весь день. Хочешь, я проверю, смогут ли они просунуть под дверь чизбургер?
Бонни открыла оба глаза и рассмеялась.
– Нет, спасибо. – Она поколебалась. – Между прочим, все это было прелюдией к тому, что я собиралась тебе сказать – что я… восхищаюсь тобой. Да, конечно, вся эта затея потерпела фиаско, и ты, вероятно, окажешься в тюрьме…
– Этим стоит восхищаться.
– Но твое сердце там, где и должно быть. Твои намерения были добрыми. Ты сделал все это не ради себя, а ради своего брата. Его бы не наказали за то, что совершил ты… и за что ты же и заплатил. Ты никому не причинил вреда. Ты был добр и ласков.
