– Этим стоит восхищаться.
– Но твое сердце там, где и должно быть. Твои намерения были добрыми. Ты сделал все это не ради себя, а ради своего брата. Его бы не наказали за то, что совершил ты… и за что ты же и заплатил. Ты никому не причинил вреда. Ты был добр и ласков.
– Ты думаешь, я ласков?
– Не помню, чтобы я когда-либо решалась на подобные подвиги или шла на такое самопожертвование.
– Так я ласков?
– Вся моя жизнь крутится вокруг меня.
– Ласков?
– Не знаю, когда я стала такой эгоисткой… такой пустышкой. Пим учила меня совсем другому. – Бонни повернулась к Кэлу. Он тоже смотрел на нее. – Обычно я не нуждаюсь в том, чтобы мне на голову свалился такого рода… кирпич, но я вдруг поняла, что слишком далеко отошла от пути. Знаю, это безумие благодарить тебя за то, что ты взял меня в заложники, но, вероятно, придется, потому что…
Так же медленно и плавно, как поднимается тесто, так же естественно, как в реке течет вода, Кэл наклонился и поцеловал ее. Его губы оказались мягкими и теплыми. У Бонни бешено застучало сердце. Кэл резко отстранился, но она чувствовала его дыхание щекой, ощущала тепло его тела. Он снова поцеловал ее, при этом просунул язык ей в рот. У нее кровь вскипела в жилах.
От Кэла пахло древесными опилками и ветром, его большие, натруженные руки, которыми она так восхищалась, против ее ожиданий оказались нежными, когда он погладил ее по щеке. Поддерживая ее голову за затылок, он впился губами в ее рот.
Бонни положила ослабевшую руку ему на плечо и прижалась к нему. Он был настолько широк, что у нее не хватало руки, чтобы обнять его, мышцы казались твердыми, как камень, – впервые Бонни чувствовала себя в полной безопасности, защищенной… и при этом очень уязвимой.
И ей нравилось это чувство.
– Я знал это, – еле слышно произнес он, целуя ее то в щеку, то в макушку, то в шею. – Я понял это в тот первый раз, когда увидел тебя в школе. Я понял, что целоваться с тобой будет здорово. – Он поцеловал ее в другую щеку, потом в переносицу, словно не мог остановиться, словно не мог насытиться. – И про твои губы я все понял. Они такие мягкие. – Он потерся губами о ее губы и посмотрел ей в глаза. – Я даже понял, что и на вкус ты будешь особенной… как первая сладкая капля сока жимолости. Помнишь? Ты сосала сок из цветков жимолости, когда была маленькой?
Бонни рассеянно кивнула, прижала ладонь к его щеке и большим пальцем провела по щетине.
– Сосала. Причем не так давно – прошлым летом в саду у Пим.
Его улыбка была искренней, и ясной, и, наверное, самой эротичной из всех, что она видела за пятнадцать лет.
– Ты… в жимолости… летом. Изумительная картина.
Бонни покачала головой и со смешком отвела глаза.
– Это моя картина, на которой я представляю тебя. Она изумительна… хотя, вероятно, и стереотипна. – Она покосилась на него. Его улыбка и веселый взгляд стоили ее смущения. – Пояс для инструментов, голый торс, обтягивающие джинсы – ведь они не должны быть свободными, иначе их может затянуть в станок… черная металлическая коробка с завтраком.
– А что в моей коробке? – тут же захотелось узнать Кэлу.
Забавно все это. Бонни еще чуть ниже сползла по стене и, поерзав, устроилась поудобнее.
– Дать подушку? – спросил Кэл.
– Ага. А еще лучше кровать. Ой! Подожди! – Быстро, так что она не успела помешать ему, он ухватил ее обеими руками за талию и усадил к себе на колени – боком, из-за узкой юбки. Бонни тут же попыталась слезть. – Кэл, не сходи с ума. Я сломаю тебе ноги. Или они затекут. И тебе будет неудобно.
Молча, без предупреждения он наклонился, обхватил руками ее напряженное тело и притянул к груди, а потом привалился к стене.
– А твоей спине не повредит?
– Ш-ш-ш. Успокойся. Может, ты последняя женщина, которую я обнимаю перед долгим сроком.
– Ой, мне так жаль…
В темноте он пальцем нащупал ее рот.
– Это была констатация факта, а не комплимент.
– О! – Бонни растеклась по его груди, как масло – по горячему тосту. – Ясно…
– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы тебе было ясно. А теперь расскажи, что лежит в моей черной металлической коробке для завтраков.
Бонни тихо рассмеялась и, положив голову ему на грудь, стала с улыбкой слушать, как уверенно бьется его сердце. И вдруг она поняла, что главное – не то, о чем они говорят, а интимность разговоров в темноте, прикосновения, доверие и близость – вот что главное.
– Два бутерброда, фруктовый салат из двух персиков, ложка, бумажная салфетка и термос с шоколадным молоком.
Ее голова подпрыгнула у него на груди, когда он рассмеялся.
– А с чем бутерброды?
– Один с арахисовым маслом и зефиром. – Кэл застонал. – Нет, это действительно вкусно. Тебе понравится. А другой с той самой пастой из сыра тофу и тунца, что делает моя сестра. Ты бы рыдал от этой пасты горючими слезами, она такая…
Сначала раздался стук металла по дереву, а сразу вслед за ним шум, да такой громкий, что потребовалось несколько секунд, чтобы понять – это валится баррикада из стульев.
Сигнал.
Они пошли в наступление.
Кэл отбросил Бонни куда-то в сторону, однако она интуитивно поняла, что он направил ее к столу, чтобы она забралась под него.
– Кэл? – Она опустила голову, чтобы глаза привыкли к темноте – и чтобы собрать остатки самообладания, – а потом осторожно поползла прочь от бледного света, лившегося с улицы, к полнейшему мраку, царившему под столом. Громкий, оглушающий удар в дверь эхом разнесся по залу, и Бонни закричала, когда удар повторился: – Кэл?
– Я здесь, позади тебя.
Но его там не было. Да, она лишилась одного вида восприятия – зрения, но другие виды – к примеру, слух – обострились. И она точно знала, что Кэл находится на другом конце зала, слева. Он не шевелился.
Бонни попыталась представить, что он задумал. Третий удар – и она услышала, как стол протестующе заскрипел, отодвигаясь под натиском сваленных стульев. Однако ни шум, ни грохот не шли ни в какое сравнение с мощным, отдающимся в ушах биением ее сердца.
Наконец Бонни добралась до стола и привалилась к нему. Она прикинула: более длинная стена прямо напротив нее, дверь справа, а Кэл слева, у окна на улицу, под окном блок сплит-системы, на нем пиджак Кэла… а в кармане пиджака пистолет.
– Кэл, что ты делаешь? Оставь его на месте. Отойди от него.
– Господи, Бонни, залезь под стол. Прошу тебя. Через секунду я буду рядом с тобой.
– Что ты делаешь? – Их голоса заглушали удары в дверь, и с каждым ударом стол отодвигался, а дверь приоткрывалась.
Обладая аналитическим, математическим складом ума, Бонни прекрасно понимала: то, что кажется протяженным во времени, на самом деле происходит за миллисекунды, и что мудрость, практицизм и образование бессмысленны, когда верх берут страх и инстинкты.
