— Ради Бога, малыш.
Она поспешила в дом, где в разных местах еще сидели группками гости. Возле бара увидела Монтану Грей, болтающую с незнакомым мужчиной. Рядом увлечены были разговором Шон Коннери и Роджер Мур с женами. Из гостевой ванной вышли Карен Ланкастер и Шарон Ричман, смеясь и хихикая.
О, Карен, я с тобой еще не закончила. Я, собственно, еще и не начинала, сука.
Она прошла к парадному входу и справилась у охранников.
Джина Джермейн еще не приезжала.
— Где Нийл? — громовым голосом спросила Памела Лондон. — Я за весь вечер его ни разу не видела.
Росс, который пытался сосредоточиться на Сейди-Ласаль, повернулся к почетной гостье. Видик у нее, будто нацепила алый парик, каким ворон пугают, — почему ей не скажут насчет ее волос?
— Он где-то туг, разве нет?
— Я его не видела, а он должен был сидеть рядом со мной.
Господи, думал Росс, ну что это за организация! И у того, и у другого почетного гостя — рядом пустые кресла. Хоть что-нибудь Элейн может сделать как надо?
Как только Элейн вышла из-за стола, Биби принялась действовать и подсела к Джорджу.
— Джордж, пусик! — вздохнула она. — Банкет очень хорош, но уж очень много народу. У меня для тебя и Памелы готов совсем особый ужин. Всего несколько друзей. Что ты думаешь?
— Я думаю, что для старой девки ты довольно хорошо сохранилась. — Он ущипнул ее за ляжку. — Все еще аппетитная бабенка.
— Джордж! — Она оттолкнула его руку и попыталась изобразить оскорбленную честь, но ничего не вышло. Джордж знал ее с тех пор, как ей было шестнадцать и она обхаживала Елисейские поля, что, как она надеялась, он давно позабыл.
Монтана прижала палец к губам и сказала:
— Никому, Бадди, ни слова. Я не должна была тебе говорить, пока не будет объявлено об участии Джорджа Ланкастера.
— Я буду сниматься в твоем фильме, и ты мне говоришь, что я не могу ничего об этом сказать? Будет тебе — я не настолько хорошо владею собой.
— Научись.
— А если бы у меня была жена, я мог бы ей рассказать?
— А что, есть?
Секунду он не знал, что ответить, потом сообразил, что время для откровений еще не подошло.
— Я похож на тех, кто женится?
Она рассмеялась.
— Так зачем задаешь глупые вопросы?
— Я в смущении.
— Так перестань смущаться. Должен соображать, что в твоих же собственных интересах не говорить никому ни слова. Закон Голливуда, детка, — не сглазь.
— А что будет теперь?
— Мы позвоним твоему агенту.
— У меня нет агента.
— Найди.
— Как же я найду агента, если предполагается, что я никому ничего не должен говорить?
— Агенты как духовники — им можно доверять. Я вот что тебе скажу. Я поговорю с Сейди Ласаль, может, устрою, чтобы она тебя завтра приняла. Как ты на это смотришь?
— По-моему, я тебя люблю.
Они оба рассмеялись.
Издалека он углядел, как к нему со свирепой физиономией приближается Фрэнсис Кавендиш.
— Похоже, надо сматываться, — торопливо заговорил он. — Эта… э… особа, у которой я сегодня в паре, идет по мою душу, и я не хочу, чтобы ты слушала ее ругань.
Монтана кивнула с серьезным видом.
— Понимаю.
Он ей нравился — чутье ей подсказывало, откуда ему пришлось выбиваться и через что пройти. Она была рада, что свой шанс в жизни он теперь получит.
Бадди взял ее руку и крепко сжал.
— Спасибо, — сказал он тепло. — Я думаю, ты спасла мне жизнь.
— Будет тебе. Мне-то не устраивай душещипательных сцен — оставь их для кино.
Карен сгорала от злости. Как получилось, что ее запихнули за самый дрянной стол, где сидит одна шелупонь? Как Элейн смеет так с ней обращаться?
Последней каплей стал Рон Гордино, который подошел этакой небрежной походочкой и расселся. Ее посадили рядом с Роном Гордино, говенным физкультурником. Чем она такое заслужила?
«Я прибью Элейн Конти, — думала она. — Чтобы так меня унизить и остаться как ни в чем не бывало, — да никогда в жизни!
А еще лучше, если раз и навсегда я уведу у нее мужа и буду закатывать прием за приемом, ни на один из которых ее не пригласят.
Толстозадая Этта Гродински. Да-да. Мне все известно, из какой ты вышла грязи. Твой дорогой, любимый, неверный муженек мне рассказал».
— А… прекрасный прием, — тянул Рон Гордино.
— Скажи-ка, — мило улыбаясь, проговорила Карен, — сколько раз ты трахал нашу хозяйку?
Ноги, руки, груди. Шепот уст, дразнящие языки, жаркое дыхание, слюна, вкус и прикосновение и осязательная чувственность.
Много лет прошло с тех пор, как был он с двумя женщинами.
Может быть, десять. Париж. И они были сестрами, невыносимо похожими друг на друга.
Теперь было по-другому. Две женщины из двух различных культур, и переносили они его в мир такого экстаза, в котором он и не чаял уже побывать.
Тяо Лин была поистине художницей, только работала она не палитрой с красками, а ароматными маслами и легкими, словно из перьев, детскими пальцами. Она занималась сразу и Джиной, и Нийлом, сначала прикасаясь к набухшим соскам Джины, а затем — к восставшей плоти Нийла, пенис которого вот-вот мог разорваться в клочья, так натянулась на нем кожа.
Она перебиралась от нее к нему, терлась о них, и ее длинные волосы стелились у них по коже, как пряди тонких шелковых нитей.
Вскоре это стало пыткой.
Утонченной пыткой.
Он оттолкнул евразийку и взгромоздился на Джину, которая желала его так же сильно, как и он ее. Она настолько была мокрой там, внутри, настолько готовой к нему, что он чуть из нее не выскочил, но Тяо Лин их не оставила, она была рядом, чтобы помочь ему войти в мокрую теплоту второй по популярности блондинки в Америке. Она отвела его в рай. И он знал — и знал точно, — что этому суждено быть самым волнующим сексуальным событием его жизни.
Давно забыта была Монтана.
Давно забыты «Люди улицы».
Прием давно забыт.
Он входил в страну райского блаженства.
Ровно в одиннадцать «Трио Дзанкусси» сыграло последний аккорд очаровательной, берущей за душу мелодии из «Крестного отца»и умолкло. Теперь настал черед Рика и Фила — динамики расставлены по местам, длинные патлы бешено развеваются.
Словно взрыв, грянул из семи динамиков, упрятанных так, что их не было видно, ансамбль «Кул энд гэнг», заклиная каждого «Наброситься!».
— Зараза! — Росс вскочил как ужаленный. — Оглохнуть можно!
Площадка для танцев была свободна, и Памела решила, что это он ее приглашает. Она тоже вскочила.
— Давай, Росс, давай покажем им, как это делается!
Памела Лондон, рыжая каланча шести футов, потащила его танцевать. Сейди, которую он уже задавил своим шармом, была только рада немного от него отдохнуть. Он приставал к ней весь вечер, а она, хотя и знала, что это только его «штучки», не могла им не поддаться, как ни старалась. Она пришла в сексуальное возбуждение и была этим не очень довольна.
