Ознакомительная версия.
– Хотите винограду? – предложила она, улыбнувшись.
– Э… да. Очень хочу. Спасибо огромное. Да. Очень… Изумительно вкусно!
Отвернувшись от пожиравшего виноград музыканта, Аделаида поискала глазами Карла. Это оказалось нетрудным – и не только из-за его роста, но еще и потому, что там, где он находился, толпа, как обычно, была гуще всего.
Держа в руке бокал с минеральной водой, Карл оживленно болтал с мэром. Мэр, всегда такой величественный и недоступный, сегодня явно качнулся в сторону демократизма. Судя по его виду, он был близок к тому, чтобы начать рассказывать анекдоты. Приближенные и заместители мэра (мужчины) исполняли роль античного хора. Передовая педагогическая общественность (женщины), выпив и закусив, строила мужчинам глазки и смеялась мелким грудным смехом.
Поймав взгляд Аделаиды, Карл подмигнул ей. Или, возможно, ей так показалось. Во всяком случае, и он, и мэр вдруг замолчали и уставились на нее, а потом мэр сделал знак одному из приближенных.
Приближенный поспешно выбрался из толпы и рысцой подбежал к стоящей у окна Аделаиде.
Выслушав сказанное ей, Аделаида пожала плечами, отложила недоеденный бутерброд и двинулась в указанном направлении. Следом, поспешно заглотав последнюю виноградину, двинулся и директор музыкальной школы, однако был остановлен приближенными и вежливо отведен к закусочным столам, где еще оставалось несколько бутербродов с сыром.
– Что же это вы, Аделаида Максимовна, не осведомили меня о ваших новых обстоятельствах? – с ласковой укоризной спросил мэр.
– О каких обстоятельствах? – поразилась Аделаида. В ее голове вспыхнули, пронеслись и рассыпались искрами несколько самых невероятных предположений.
– Ну как же, – усмехнулся мэр, – или, по-вашему, я не должен знать, что этой осенью господин Роджерс вновь посетит наш город, и, в частности, вашу школу, и привезет с собой всю лицейскую баскетбольную команду? Для соревнований и установления дружеских международных связей?
– Ах, это… ну да, конечно… извините, Иван Семеныч.
Мэр нагнулся к ней и заговорщически прошептал:
– Придется-таки отремонтировать ваш спортзал, Аделаида Максимовна. Поздравляю. Добились своего. А я вас, признаться, недооценивал… Так вот, – произнес мэр вслух, отворачиваясь от Аделаиды, – о чем я? Ах да, приходит, значит, Штирлиц к Мюллеру и говорит…
Аделаида потихоньку отползла за спины и вернулась к своему подоконнику.
Праздник между тем продолжался. В толпе отсмеялись последнему рассказанному мэром анекдоту и налили себе еще по бокалу. Директора музыкальной школы вытащили из-за стола, дали в руки аккордеон и велели грянуть «нашу любимую».
– Огней так много золотых… – высоким, нежным тенором повел музыкант, и могучий, слаженный хор учительских голосов подхватил:
– На улицах Саратова-а-а…
– Хорошо поют, – одобрил Карл, усаживаясь на подоконник рядом с Аделаидой.
Аделаида опустила голову.
– Спасибо тебе… за спортзал, – чуть слышно из-за пения произнесла она.
– Не за что, – сказал Карл, оглядываясь по сторонам, – кажется, где-то здесь был виноград.
Аделаида опустила голову еще ниже.
– Ну, ты же ушел… и я подумала… в общем…
– Так, – сказал Карл некоторое время спустя, – значит, пока я добывал для тебя спортзал, ты скормила мой виноград этому… баянисту?
Аделаида закрыла лицо руками и всхлипнула.
– Никогда больше так не делай, – сказал Карл.
– Не буду, – клятвенно пообещала Аделаида. Она приготовилась всхлипнуть еще раз, но, взглянув на него сквозь раздвинутые пальцы, не выдержала и прыснула.
А потом они стали осторожно пробираться к выходу.
– Зачем вы, девочки, красивых любите… – с искренним, неподдельным чувством выводил им вслед аккордеон.
* * *
… – Карл?
– М-м?
– Карл, а ты в самом деле приедешь к нам осенью?
Карл зевнул и приоткрыл один глаз.
– Если меня пригласят.
Аделаида перекатилась на живот и ткнулась холодным носом ему в щеку.
– Если пригласят… лето без тебя покажется мне вечностью!
– Почему – без меня? – удивился Карл. – Июль мы проведем в Альпах, а в августе поедем в Париж. Хотя, – поправился он, заметив выражение ее лица, – в Париж лучше ехать зимой, в августе там будет слишком многолюдно.
– Подожди, – Аделаиде удалось выдохнуть застрявший в горле воздух, – о чем ты говоришь? Какой Париж?
– Ну, не хочешь в Париж, поедем в Ниццу, – сонно пробормотал Карл, поворачиваясь на другой бок.
Аделаида изо всех сил ущипнула себя за руку. Было больно. Она определенно не спит. Тогда что же, у нее начались галлюцинации? На почве переутомления и нервного напряжения? Нет, конечно, за дни… что там, за часы такого переутомления она с радостью заплатила бы годами жизни, но галлюцинации – это уж слишком. Но не мог же он в самом деле это сказать, да еще таким небрежным, спокойным тоном, как нечто само собой разумеющееся… Или мог?
– Карл?
Карл не отозвался. Он спал.
Аделаида промучилась еще двадцать бесконечных минут и поняла, что до утра она просто-напросто не доживет. Погибнет от неизвестности во цвете лет (ну хорошо, хорошо, в самом разгаре зрелости!), так и не узнав ответа на самый важный вопрос.
Еще две минуты.
Спит. Хорошо ему.
Полить его, что ли, водой из чайника? Хотя на этой навороченной кухне и чайника-то нормального нет.
Тут Аделаиде пришла в голову мысль, заставившая ее, несмотря на темноту спальни и отсутствие свидетелей, густо покраснеть. Есть же и другие способы разбудить спящего рядом мужчину, кроме как толкать его, щипать, заводить над ухом будильник или поливать холодной водой.
Аделаида знала об этих способах. Теоретически. Просто за все двадцать пять лет брака ей и в голову не приходило заняться этимна практике. Ее муж был быстр, незатейлив и нетребователен, а она… она всегда считала, что порядочная женщина и в постели должна вести себя как порядочная женщина.
Но то, что она испытала с Карлом, было настолько не похоже на привычные брачные упражнения… что понятия порядочности и непорядочности оказывались тут как бы и ни при чем, лежащими в другой плоскости.
Он играл на ней, словно на музыкальном инструменте.
Аделаиде, большой любительнице женских романов, довольно часто попадались подобные выражения; они не нравились ей, казались непонятными, вычурными и ненатуральными. Но теперь именно это сравнение упорно шло ей на ум.
Его ласки были ласками музыканта. Он прикасался к ней то нежно, то нетерпеливо, то трепетно и осторожно, то властно и почти резко, для извлечения самых низких, глубоких, стонущих нот. Любя ее, он творил музыку – а разве музыка могла быть порядочной или непорядочной?
Ознакомительная версия.
