Глава 12
Тем же вечером поднимаю глаза от внезапно замерцавшего экрана, а он в дверях стоит, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к косяку.
Даже шороха не уловила, когда он створку открывал. Будто материализовался на пороге моего кабинета из ниоткуда.
Его поза никак не меняется, когда наши взгляды скрещиваются и застывают. Даже набрякшие глаза остаются неподвижными.
Он кажется мне задумчивым, хотя ничего из внешнего вида не указывает на такое настроение.
— Продукт #13 взял тендер. И уже прошел проверку, — наконец-то говорит он, непроницаемо и сухо.
Будь я помоложе и будь передо мной любой другой человек — да хоть сам Инквизитор — от радости и воодушевления я бы улыбнулась, а может быть даже с места вскочила несдержанно.
Да, будь это иная реальность, а не та, в которой у меня кружится голова от моего босса-мерзавца: одновременно от похоти и ненависти.
И босса-мерзавца.
И Альфы-мерзавца.
И истинного-мерзавца.
— Ведь… хорошие новости? Для компании, я имею в виду, — заключаю осторожно и планирую взгляд в сторону отвести.
Как говорится, человек предполагает, а провиденье располагает.
Поэтому планирую и планирую, и не отвожу, потому что не могу. Только папку бесполезную отодвигаю к краю стола.
Он никак не отмечает движение.
Тяжелые серые глаза фокусируются на мне.
— Да. Пока наиболее перспективный тендер для возможностей компании в микро-секторе. — Он слегка выпрямляется, но не отнимает плеча от косяка. — Ты проектируешь магию, не так ли?
Я перекатываю последнюю фразу в голове несколько раз, в попытке ухватить искажение смысла. Где насмешка или уловка. Двойное значение. Но… не могу понять.
Я никогда не могу его понять.
— М-магию? — запинаюсь я, но не останавливаюсь. — Магия — это здравоохранение, наверно. И это я не только проектирую. Здесь над продуктом работает сорок специалистов.
О чем ты сам должен знать, на самом деле подразумеваю.
— Но ты придумываешь. Ты создаёшь. Ты порождаешь, — ровно говорит он, словно погоду обсуждает.
Пальцы моей правой руки поглаживают ламинированную поверхность стола. Дерево — холодное. Возможно, оно остудит подкрадывающийся к щекам румянец.
— Ты создаешь, а я разрушаю, — продолжает Каин. — То, что я умею лучше всего. Лучше всех. Я разрушаю, сколько себя помню.
Смотрю на него во все глаза и собственного громкого выдоха пугаюсь.
Хочу перевести все в шутку, но через пару мгновений… не знаю зачем. Он абсолютно серьезен, а тон лишен негативной окраски. Словно рядовая строка в собственной биографии, произнесенная роботом-клоном. Равнодушным… к оригиналу самого себя.
— Ты знаешь, что случается с Альфой, непринятым его истинной Омегой? — имитирует он собственный же непроницаемый тон.
Теперь за поверхность стола я уже цепляюсь.
Омегам приходится чрезмерно худо, если их не принимает Альфа, и если истинный исчезает или умирает. Но сознательное непринятие происходит редко. Возможно, никогда, потому что я ни разу не слышала о подобном. Ни в мифах, ни в легендах такой сюжет не прокручивается, даже как трафарет трагедии.
Но Альфы… С каждым днем непринятия сердце Альфы учащается.
Будто срывается с прежней оси и теряется в свободном полете, выжигая себе путь в пропасть.
Бьется сильнее и чаще-чаще-чаще.
Пока не разорвется.
Защитный механизм для Омег, наверно. Единственный внушительный поводок власти. Это вынуждает Альф хорошенько задумываться над тем, как завоевывать Омег. Какими способами и какой ценой завоевывать. Чтобы не спугнуть и совсем не потерять. Конечно, Альфа не способен физически нанести вред своей истинной Омеге, но с такой мощью и разгульной властью, как у Альф, можно додуматься как обходить инстинкты или временно их обманывать.
— Не знаешь?
— Знаю, — отвечаю тихо.
— У них разрывается сердце, — говорит он, будто моего голоса так и не прозвучало. — И от них ничего не остается, кроме куска мяса.
Я не понимаю, почему ему надо стоять так далеко. Аж у самой двери. Почему он не двигается?
Невероятным усилием воли разрываю глазной контакт, чтобы сфокусироваться на цветке гарцинии возле экрана.
Впору продышаться, как после пробежки, потому что… Черт побери, зачем я вообще жалею, что он не приближается ко мне? Это притяжение Омеги реально не имеет ни разума, ни границ.
— Я знаю, — повторяю глухо, но вскидываю голову на него вновь. — Я… Прости, я не понимаю тебя. Я… никогда не принимала тебя за человека, который придет добиваться… своего… взыванием к жалости.
Он не может не чувствовать, что я не оскорбляю его, и, слава провиденью, он не упрямничает.
— Нет, — опускает он взгляд себе под ноги и усмехается. А потом смотрит снова на меня, но столь мрачно, что я даже издаю какой-то невнятный звук. — Я не за этим пришел, кошечка.
А вот теперь он полностью меняет позу, и я понимаю, что прежде его тело позволяло себе некоторую расслабленность.
— Мое не разорвется, — заводит он обыденным тоном, но голосом столь вышколенным в степенности, будто палач очередной приговор зачитывает, — потому что ты сдашься. Ты не преодолеешь всего этого. И я обещаю, каждое утро ты будешь охотно брать в рот, давиться моим членом и заглатывать все, что я тебе дам. А потом умолять о добавке. Каждое утро. Потому что это то, кто ты есть, Яна. И кем являюсь я. Это то, как это должно происходить.
— Кем являешься ты… А какая, — звенящим от злости голосом отзываюсь я, — роль у тебя тут? Стояк из штанов доставать?
