– Сегодня Лэнс пригласил меня на свидание, – тихо говорит она.
У меня екает сердце.
– И что ты ему сказала? – В горле как будто кусок наждачной бумаги застрял.
Николь садится рядом со мной:
– Что не хочу ни с кем встречаться.
– А-а, – с облегчением отзываюсь я. Но тогда… минуточку. – Вообще ни с кем?
Она смотрит на меня и пожимает плечами. Но взгляда не отводит. Словно ждет чего-то.
– А что, Кэл, по-твоему, обязательно надо с кем-то встречаться, раз мы перешли в среднюю школу?
– Не знаю, – отвечаю я. Сам я еще ни разу в жизни не был на свидании. Но ведь единственная девочка, которую я хотел бы пригласить, сейчас смотрит на меня.
Николь берет меня за руку и закрывает глаза:
– Это все так сложно. Я пока не хочу об этом думать.
Мне хочется вытереть руку – я боюсь, что она потная. Но ей, кажется, все равно. Николь иногда так делает: сидит с закрытыми глазами и держит меня за руку, как будто у меня есть какая-то волшебная сила, которая ей помогает. Мне это никогда не мешало и сейчас не мешает. Только теперь это ощущается как-то иначе, или, во всяком случае, мне хочется, чтобы это означало что-то другое.
– Эй! – кричит во все горло Райчел сверху, с лестницы.
Глаза у Николь широко распахиваются. Она выпускает мою руку и буквально отпрыгивает на другой конец дивана. Райчел спускается по лестнице с пустой бутылкой из-под кока-колы в руке.
– Что это вы тут делаете? Пойдемте к Рей. Мальчишки уже там. Я подумала: можно в одну игру поиграть.
Она смотрит на меня и улыбается.
* * *
– О чем задумался? – спрашивает Ниель. Глаза у нее открыты.
Я смотрю на ее руку, сжимающую мою, и улыбаюсь, качаю головой:
– Так, ни о чем. Кино посмотреть не хочешь?
– А ты не против, если я в душ схожу? Может, легче станет.
– Конечно, – говорю я. – Хочешь, поесть тебе что-нибудь соображу?
– Арахисовое масло и джем есть?
– Ага. Тебе какой: виноградный или клубничный?
Ниель рывком поднимается с дивана:
– Клубничный.
Когда она выходит из ванной, ее уже ждет бумажная тарелка, а на ней арахисовое масло, бутерброд с клубничным джемом и горсть чипсов «Доритос».
– Намного легче стало, – говорит Ниель и выбрасывает в мусорное ведро пустую бутылку из-под энергетика. Открывает шкафчик, ищет чашку, наливает в нее воды и садится на диван рядом со мной. – Красота! Спасибо, Кэл. – Набрасывается на еду так, словно неделю голодала. Ест аккуратно, но глотает не жуя.
– Только на меня потом не дыши, – поддразниваю я.
– А что? Запах арахисового масла с «Доритос» тебя не возбуждает? – говорит она, хрустя чипсами.
– Не особенно, – хмыкаю я.
И вдруг Ниель наваливается на меня и дышит в лицо. Я стараюсь не смеяться, задерживаю дыхание, отворачиваюсь. Она наклоняется ближе, я хватаю ее за руки, чтобы удержать на расстоянии. Она смеется и вырывается:
– Нюхай арахисовое масло с «Доритос», Кэл! Ты же хочешь, я знаю.
Я плюхаюсь на диван и оказываюсь у нее между ног, а ее руки держу над головой.
Ниель улыбается. Я не двигаюсь. Мне вдруг становится абсолютно фиолетово, чем там у нее пахнет изо рта, и я тянусь к губам, от которых только что уворачивался. Она высвобождает одну руку и проводит пальцами мне по волосам.
Я уже готов поцеловать Ниель, и тут она вдруг заявляет:
– Слушай, ты совсем зарос, давно пора подстричься. – И резко встает, чуть не врезав мне головой по губам. – Ой, а можно, я тебя подстригу?
– Ты хочешь подстричь мне волосы? – переспрашиваю я и сажусь на диван, обескураженный. Эту девушку рискованно пытаться поцеловать.
Ниель наклоняется над тарелкой и доедает свой бутерброд:
– Да. И обещаю, что сначала почищу зубы. У тебя есть машинка? Или ножницы? Или бритва?
Я не успеваю ответить, как она уже сорвалась с дивана и убежала в ванную.
– Никаких бритв, – решительно заявляю я – в голове у меня проносятся кровавые сцены. Я слышу, как Ниель гремит чем-то в шкафчиках в ванной.
Возвращается с черным пакетом, а в нем – электрическая машинка Эрика.
– Ножницы где? – спрашивает она и расстилает пакет на кофейном столике. Насколько мне помнится, я еще не давал своего согласия.
– У меня в комнате, в ящике стола, – говорю я и думаю: «Ничего страшного, если выйдет паршиво, сделаю ежик, как в школе».
Ниель возвращается с ножницами и катит перед собой мое компьютерное кресло.
– Садись, – командует она, поставив его на середину комнаты.
– А ты раньше кого-нибудь стригла? – спрашиваю я, усаживаясь в кресло.
– Не то чтобы стригла, но вроде того.
Это не ответ.
– То есть я так понимаю, что опыта у тебя нет?
– Ну да, – соглашается она и включает машинку.
Прикрывает мне плечи полотенцем, затем становится передо мной и разглядывает мою голову, проводя пальцами по волосам. Я зажмуриваюсь от ее прикосновений.
Но тут слышу, как зажужжала машинка, и глаза у меня сами распахиваются.
– Не открывай, – говорит она. – Не хочу, чтобы тебе волосы в глаза попали.
Теоретически я бы должен беспокоиться, но не беспокоюсь. И совершенно не важно, какая у меня получится прическа. Я готов сидеть тут весь день.
Машинка жужжит, я наслаждаюсь щекочущими прикосновениями пальцев Ниель – они скользят по моим волосам на шее, над ушами и, наконец, по бокам головы. Когда она выключает машинку, я медленно, сонно открываю глаза.
– Мне нравится, что они у тебя чуть-чуть вьются, – говорит Ниель и лохматит еще не остриженные волосы на макушке.
Я с трудом заставляю себя сосредоточиться на ее лице, когда она стоит так близко. Если смотреть прямо, упрусь взглядом в… в надпись «Креншо» на толстовке. Приходится изо всех сил удерживаться, чтобы не смотреть. Она меня мучает и даже не подозревает об этом.
Ниель берется за ножницы. Я кое-как перевожу дыхание, когда она заходит сзади. Нужно взять себя в руки, дышать глубже и думать о футболе.
Она стрижет мне макушку. Закончив, снимает полотенце и отходит подальше, чтобы полюбоваться на свою работу.
– А что, вроде бы неплохо получилось, – заявляет она, уперев руки в бока, и все смотрит не на меня самого, а исключительно на мои волосы. Кладет ножницы на столик, подходит ближе – так близко, что я чуть ли не носом утыкаюсь в ее толстовку, – и перебирает мои волосы пальцами. Я не могу удержаться. Кладу руки ей на бедра.
Ниель замирает у меня в руках, пальцы скользят по моим волосам. Я мягко притягиваю ее к себе так, что она почти садится мне на колено. Она все еще на меня не смотрит, но я внимательно гляжу ей в глаза – жду сигнала, что надо прекратить. Она глубоко вздыхает, буквы «Креншо» на груди вздымаются. А потом она гладит меня ладонью по щеке.
Я беру Ниель за руку и тут замечаю шрамы. Как будто она кулаком по маленькой бритве колотила. По всему ребру ладони идут короткие перекрещивающиеся полоски. Рука дрожит.
Сама она не двигается. Кажется, даже не дышит. Я прижимаю ее ладонь к губам, целую шрамы, которые она так старательно прятала. Ниель медленно встает с моих колен. Темные немигающие глаза нерешительно смотрят на меня. Я провожу ладонью по ее мягкой щеке. Глаза у нее закрываются от моего прикосновения, словно я задел выключатель.
Рот, наоборот, чуть-чуть приоткрывается в ожидании. Я не свожу взгляда с ее губ, пока не придвигаюсь так близко, что уже не вижу их. Только чувствую. Руки Ниель скользят по моей шее, я притягиваю ее к себе, прижимаюсь к ее мягким упругим губам, на которых чувствуется вкус мяты.
Провожу языком по ее губам, и они открываются. Поцелуй медленный, осторожный, но в нем чувствуется какой-то внутренний жар, и у меня напрягаются все мускулы. Я обхватываю ее за талию и целую чуть настойчивее.
Я всю жизнь ждал поцелуя с этой девушкой, и, сколько бы ни готовился к нему, это все равно оказалось бы потрясением. Внутри у меня все пылает. Не хочу, чтобы она уходила. Не могу дать ей уйти. А когда Ниель вздыхает, не отрывая губ от моего рта, я совсем погибаю. Это ад.
