18-2
— А ты ведь женщина, Марика? — От такого вопроса ведьма слегка оторопела, но на всякий случай кивнула. Уж не мужик, это точно. — А по женскому делу посоветовать что сможешь?
— Ну… смотря какой вопрос, — ответила осторожно.
— У меня, когда луна восходит, живот болит. Очень сильно, особенно ночью. Нет ли какого… зелья, что ли?
Некоторое время Марика пыталась сообразить, как связаны Луна и живот, а потом выдохнула с облегчением. Ну конечно, девчонка лекарю-мужчине постеснялась такой вопрос задать, а среди братьев своей слабости не показывала, стыдно.
— Сейчас? — спросила ведьма. — И посмотреть могу, потрогать живот, и зелье могу… могла бы. если бы у меня травы мои были.
— Так я тебе Громовы запасы покажу! Я ведь уже второй день с кнорра боюсь выйти, а вдруг скрутит… Ну и чтобы братья не узнали, нельзя им про такое знать.
Глупости какие, чего постыдного-то? Марику под проклятьем женские проблемы не волновали (есть и хорошее в плохом, оказывается), но у моров особо никто не скрывался и не удивлялся. А чего прятать-то, когда рожали бабы все равно в избах или банях, детей кормили грудью, не прикрываясь, скотина почти у всех была, кошки, собаки, прочая живность. Да каждый малый ребенок в деревне все знал и понимал!
Но тут, видимо, другой случай. Воины же не должны слабость свою показывать, вот девочка и молчит, и терпит.
— Многие женщины в эти дни становятся злыми, как волчицы, — мягко говорила Марика, осторожно осматривая вдруг задрожавшую Гуниллу. — У многих боли бывают. Ты не одна такая. Все у тебя в порядке, ты совершенно здорова. Показывай травы, я посмотрю, что сделать можно.
— Ох! Я думала… может, умру… может, у меня болезнь внутри, а не просто женское, — тихо призналась девочка, вытаскивая сундук из-под лавки. — Вот, тут посмотри. И еще знаю место, где он хранит.
— Пока хватит, — ведьма засунула любопытный нос в мешочки и свертки с травами и в восторге зажмурилась. — Ай да Гром, ай да знатный он травник! До чего хороши сборы! Сейчас я тебе быстро отвар сделаю, девочка. И тяжелое не смей в такие дни поднимать, и побольше отдыхай.
— Так я и отдыхаю, — уныло пробормотала Гунилла. — Вона, братья мои торговать ушли да по городу гулять, а я тут сижу… отдыхаю.
Видно было, что северянке скучно и тоскливо одной.
К тому времени, как снегопад разошелся во всю, отвар был выпит, а обед сварен, на судно возвратились хьонны — трое здоровенных мужиков в звериных шкурах. Все как на подбор: с бородами, заплетенными в косички, с обветренными лицами и крупными горбатыми носами. Два рыжих и блондин, лицом похожий на Гуниллу.
Увидев съежившуюся от холода Марику, один из рыжих разразился оглушительно-громкой гортанной речью. По нему было понятно, что он был гостье не рад. Гунилла отвечала смело и даже дерзко, что-то втолковывая старшему братцу, а два других северянина молча слушали и с любопытством разглядывали ведьму. Наверное, прогонит. Кому приживался нужна, к тому же, чужестранка? Да ладно б девка молодая и красивая, а то — старуха. Жаль, что Грома нет, невовремя он уехал, а впрочем, кто сказал, что Гром стал ее бы защищать?
Однако рыжебородый посматривал на ведьму уже не то, чтобы зло, скорее уж, задумчиво, а потом вдруг прямо обратился к ней, тщательно выговаривая слова:
— Где твои дети, женщина? Почему о тебе некому позаботиться?
— Несколько лет назад мою семью убили угуры, — сказала Марика, ни словом не солгав. — Я одна спаслась.
— Си-ро-та, — выговорил явно сложное для него слово хьонн. — Глупые моры. У нас женщин не бросают. Лекаришь?
— Лечу. Немного. Руками и травами.
— Зубы лечишь?
Зубы Марика не лечила ни разу, но уверенно кивнула головой. Вырвать сможет, был бы инструмент! А щипцы в сундуке у Грома она видела.
— У Эрика зуб болит, поглядишь?
— А Гром не глядел? — на всякий случай спросила она.
Светловолосый хьонн пробормотал что-то невнятно и кисло.
— У Грома руки видела? — перевела Гунилла. — Скорее челюсть сломает, чем зуб вылечит. Не показывал Эрик.
— Я посмотрю.
Глядеть там было на что: челюсть у бедняги распухла и открывалась с трудом, а на десне был внушительный гнойник. Такое только резать! А зуб вроде и здоров.
Через переводчицу удалось выяснить, что Эрику в десну воткнулась рыбья кость, вытащил он ее сам и, наверное, не всю. Что ж, все было понятно. Ничего сложного.
Правда, пришлось снова влезать в сундук ведуна, искать там крошечный острый ножик и заваривать крепкий противовоспалительный отвар. Операция прошла быстро и успешно, особенно северянину понравилось, что ведьма велела полоскать рот крепленым вином, сплевывать которое он наотрез отказался. Быстро прочистив рану, Марика пробормотала простенький заговор и засунула за щеку бедняге кусок мха, пропитанного горьким отваром.
— Через час надо поменять, — сурово сказала она. — И есть пока очень осторожно, и после каждой еды полоскать рот вином. Завтра к вечеру все пройдёт. И зря ты Грому не показал, он бы сделал то же самое.
Эрик с довольной ухмылкой прошамкал что-то в ответ, а Гунилла перевела:
— У Грома руки огромные, он бы ему рот порвал. А ты хорошо сделала, нежно, он даже не почувствовал.
Вот и славно!
Хрон, капитан корабля, лично постелил для ведьмы лучшие шкуры под навесом, обещая — тут ее никто не обидит. Один лекарь хорошо, а два — лучше. А наутро снова:
— А палец у меня посмотришь? Что-то болит.
— У меня кашель не проходит.
— Всю ночь колено ныло, я его выбил год назад.
— Марика, а есть ещё отвар? Ну, чтобы живот не болел?
Хорошо, что у Грома было полно запасов!
Когда вернулись из своей поездки Гром и его брат Алеф (с мёдом, медвежьим жиром и какими-то травами и хвоей), у Марики на кнорре уже был свой навес из шкур, свои чашка и миска, и даже полушубок Гунилла ей смастерила. Ведун долго возмущался, а потом, в темноте, при свете масляного светильника, показал глубокую царапину на локте и попросил промыть и перевязать.
