Я заметил проблеск света на изношенной черепичной крыше, медное сияние сумерек ранней весны; подумал о том, что я здесь, в этой крошечной квартирке на самом верху узкой лестницы в шестом округе Парижа, в постели с этой неповторимой, замечательной женщиной, признавшейся в любви таким необычным способом, мне не совсем понятным… но нужно ли мне все понимать, когда мы сплетались телами под балками скошенного потолка? Разве она не все рассказала мне только что?
Я нагнулся и поцеловал ее.
– Я хочу увидеть тебя снова.
Она закрыла глаза. Едва заметная улыбка скользнула по ее губам.
– Очень хороший ответ, Сэмюэль.
Мы договорились обмениваться двумя письмами в месяц. Ее идея, ее правила. Те, что она установила прямо перед моим отъездом в Штаты, где меня ожидала должность клерка в Миннеаполисе. Мне была ненавистна мысль о прощании с Парижем. Ужасала перспектива трех месяцев в заурядном городе глубинной Америки. Как ужасало и расставание с Изабель. Она настойчиво призывала меня ехать – не только из-за профессиональных обязательств (что я мог понять), но и потому, что всерьез намеревалась забеременеть.
– Если ты останешься здесь, я захочу видеться с тобой несколько раз в неделю. И это создаст потенциальные проблемы с отцовством. Этот ребенок, он должен быть от Шарля.
Мы, как всегда, проводили время в постели. Незадолго до моего отъезда на запад. Обычный антураж после бурного секса: красное вино, сигареты, разговоры. Раз или два я вслух поразмышлял о том, почему бы нам не сходить куда-нибудь поужинать, чтобы продлить наш совместный вечер. Идея была немедленно отвергнута Изабель:
– Это наше особое время. Здесь и только здесь, где мы одни. – Я уловил скрытый смысл ее заявления: «Париж – город маленький, охочий до разговоров, а то, что между нами, – это глубоко личное. Вот почему нас не видят вместе на улице».
Я больше не заикался о том, чтобы выйти вместе на люди. Но все-таки спросил:
– В жизни Шарля есть кто-то еще?
– Да, есть. Правда, он не знает, что мне это известно. Но я знаю.
– Откуда?
– Нетрудно догадаться. Деловые встречи допоздна. Стремление пораньше лечь спать – разумеется, никакого секса – после рандеву с «приятелем».
– Ты знаешь, кто она?
– Редактор в одном из крупных издательств. Немка. Очень высокая. Глубоко за тридцать. Совсем одинокая женщина, отчаянно нуждающаяся в ребенке.
– Ты хорошо осведомлена.
– Paris est tout petit 58.
– Как ты уже говорила.
– Шарля видели с этой женщиной. В Париже и других местах. Хотелось бы надеяться, что он принимает меры предосторожности, чтобы Грета не забеременела. Но как я могу настаивать на этом?
Я откинулся на подушки, улыбаясь. Изабель подтолкнула меня локтем.
– Мне не нравится твоя всезнающая ухмылка… с намеком: «Ох уж эти французы…»
– Но вы действительно играете по другим правилам.
– Не приплетай сюда всех моих соотечественников. Среди нас много тех, кто не потерпел бы такого соглашения, как у нас с Шарлем.
– Но оно у вас «негласное».
– Как ты со временем поймешь, мой дорогой Сэмюэль, это наилучший вариант. Никаких правил или предписаний, никаких требований и ограничений. Ничего не высказывается. Все понимается интуитивно.
– А если у него с ней будет ребенок?
– Нам придется обсудить сложности такой ситуации.
– Но ты не думала забеременеть от меня?..
– Я бы этого не допустила.
– Потому что Шарль был бы в ярости.
– Потому что Шарль – мой муж, и Шарль был отцом Седрика. Шарль будет и отцом нашего следующего ребенка, если я снова забеременею.
– Значит, Шарль может завести ребенка на стороне. Но ты…
– Давай больше не будем об этом, Сэмюэль. Это мой выбор. И ты должен уважать его. Как должен и понимать, что…
– Знаю, знаю… я такой молодой, незрелый.
– Ты еще в процессе становления, Сэмюэль, и почти на тридцать лет моложе Шарля. У тебя нет детей и не должно быть на этом этапе твоей жизни. Тебе пока ни к чему какие-либо связывающие узы. Ты глубокий романтик, и это одна из многих черт, что я люблю в тебе. Но если бы у нас был общий ребенок… ребенок, рожденный из страсти, которую мы разделяем… смог бы ты отказаться от всякой возможности контакта с ним? Смог бы вынести, если бы его воспитывал другой отец?
Черт. Она знала меня лучше, чем я сам.
– Разве это неправильно – хотеть ребенка от тебя? – спросил я.
Она наклонилась и поцеловала меня.
– Это прекрасная мысль, и ты меня растрогал. Но… жизнь часто сводится к совпадению двух людей во времени. Что бы ты стал здесь делать? Учить язык? Возможно, пытался бы получить carte de séjour и работу? Ожидал бы, что я брошу мужа и начну новую жизнь с тобой, когда мои представления о тебе ограничиваются этими вечерними часами? Чарующие вечера. Страсть, которой мы оба предаемся в этой постели… все это бесценно. Потому что это редкость. Можно сказать, праздник. В отличие от долгого брака, в котором нет ни возбуждения, ни пылкости. Есть что-то другое, возможно, более глубокое, рутинное. Во всех супружеских парах, долго живущих вместе, угадывается подтекст. У нас с Шарлем иначе: наши отношения не омрачены презрением. Мы о многом умалчиваем, чтобы не причинить друг другу боль. Это, mon jeune homme, и есть любовь. Возможно, уже не страстная любовь. Но все-таки любовь.
Мне хватило ума больше не задавать вопросов. Я ограничился лишь раскаянием:
– Прошу прощения за то, что повел себя как собственник. Мол, «почему не я?» и все такое.
Изабель коснулась моих губ легким поцелуем.
– Так мы будем счастливее, – сказала она.
Я старался не выглядеть слишком навязчивым в наш последний вечер.
– Завтра в это время я буду где-то в американском воздушном пространстве.
– А я буду сожалеть о твоем отсутствии. Буду очень скучать по тебе. Скажи мне, что ты найдешь возможность вернуться в Париж.
– Если я приеду на Рождество, ты, наверное, уже будешь носить малыша.
– На Рождество ничего не получится, независимо от беременности. Но, если ты приедешь весной… я вернусь в форму, и у меня будет няня, которая позволит мне улизнуть на пару часов, чтобы встретиться с тобой здесь.
Весна 1978 года. Через год. Она словно прочитала мои мысли:
– Год – это ничто. Наши вечера… они никуда не денутся. Они всегда будут частью нас.
Ее слова на прощание.
***
Утрата была для меня новым чувством, неизведанным до сих пор. Судья в Миннеаполисе, джентльмен, высеченный из эмоционального кремня: сухой, строгий, рассудительный в своей лаконичности. От
