Глава 1. Остракизмология, том первый.
Много ли надо ребёнку для счастья? Всего ничего – солнце, друзья и мама всегда рядом. В тот день я ушёл из садика. Сбежал, откровенно говоря. Почему? Тому были две причины. Первая – придирки воспитателей. Советская система взращивания винтиков не признавала за Личностями права на существование. Но ведь каждый маленький ребёнок – это Личность. Со своими интересами, взглядами на происходящее рядом, на каждую новую подробность такой интересной жизни. Хочу – не хочу. Вот главный критерий выбора в пять лет. Естественно, детское «хочу» или «не хочу» - для взрослых, что тряпка для быка. И цвет не важен. Сам факт подобного шевеления уже является вызовом системе. И сейчас так же, а в те времена – вообще… Подозреваю, тут каждый сам может вписать вместо многоточия свои переживания о жизни в «рамках».
Итак, сбежал. Что уж там говорить, сейчас трудно вспомнить, почему. Но событие нерядовое. Обидевшись на придирки и «застрой», я ушёл в зелёные дали оврагов и бурьянов жаркого майского дня. Да ещё и перед обедом. Война с полынью истощила последние силы, и я двинулся домой, зная, что уж там-то есть, чего пожевать. Как минимум, можно намочить водой кусок ароматного хлеба и посыпать сахаром. Вкуснотища! Просто нет слов. И на пороге родных пенат меня выловила мама. Отругала, накормила, повздыхала. Потом попыталась рассказать о том, как нам без папы тяжело живётся, как ей приходится много работать, а за мной надо приглядывать. И повела назад в садик. Вот здесь и начинается первый весомый след общества на моей душе.
Воспитательница встретила нас грозным разносом на тему: «как посмел», «колония плачет», «имбицил» и прочие лозунги. На что мама вспылила и высказала многое из наболевшего. Меня технично отправили в группу. Потом мама ушла – работа есть работа. И началось. Весь садик собрали в игровом зале, выстроили ребятишек вдоль стен, меня вывели на середину… Это было страшно, горько и обидно – слушать всю ту грязь, которая полилась. Мне, пятилетнему пацану, высказали всё, довели до глубокой истерики, а затем санитарка долго успокаивала у себя в кабинете. До сих пор помню ту черноту, что навалилась под десятками взглядов, детских и взрослых. Ребятня – она же простая и прямая. Раз можно взрослым, то можно и им. Позорили меня словами, лозунгами, тупым смехом. Тыкали пальцами, науськанные воспитателями. И фраза «плохой» была самой мягкой. Тогда я впервые решил, что никому на свете не нужен, даже маме, которая ушла и бросила меня здесь, в этом ужасе. Она меня предала. Так казалось в тот момент. Успокоившись у санитарки, я ушёл во второй раз. Не было ни сил, ни желания оставаться там, где оказалось настолько плохо и обидно. Гулянка затянулась до позднего вечера. Бедная моя мама, что она пережила в тот день. Когда ей позвонили второй раз с наездом о моём побеге и дурном воспитании, она отпросилась с работы. Все родственники искали ребёнка в моём лице. Нашёлся я сам. Пришёл совсем оголодавший, мрачный и полный решимости отстаивать своё право на прогулки, когда и где захочу.
Ремень был чёрный, широкий, отцовский, который он оставил у нас в один из своих приездов на побывку между рейсами по Севморпути. Ещё он был злой, ремень то есть. Отец… Он как бы «был», но редко и недолго. О нём скажу дальше. Но мама есть мама. Засыпал я у неё на руках, счастливый просто от того, что вот она – рядом, со мной.
На всю жизнь запомнил то ощущение беспомощной полусмерти, когда стоишь один против всего мира и помощи ждать неоткуда. И на тебя смотрят глаза, пустые, злые, радостные, презрительные, всякие. В этом мире нельзя быть собой, нельзя радоваться, надо прятать желания и чувства за броню. Такой вот первый большой флажок вывесили в тот день перед моими глазами. «Ты не прав», «молчи», «ты должен быть послушным», «мал ещё», «слишком умный» - лишь верхушка айсберга тех ярлыков, что вцепились в меня маленькими голодными собаками взрослых установок. И я понял в тот день – Я не такой, как ОНИ. На особицу, лишний, другой, чужой. Такой вот социальный остракизм рухнул на лохматую голову одного пятилетнего мальчишки ярким майским днём. Только лишь потому, что он посмел проявить своё Я.
Не такой, будь в броне, защищайся. Как думаете, кто начал прорастать в этом ребёнке?
========== Глава 2. Двоюродный грешок. ==========
Комментарий к Глава 2. Двоюродный грешок.
Здесь есть намёки на эпизод вне рамок морали. Но он очень важен для дальнейшего повествования. Простите меня, как автора. Я старался обойтись малой кровью, так сказать.
Вступление-два.
Именно в детстве закладываются самые чистые и самые низменные наклонности личности. Ну или как минимум – проявляются. Я помню, как впервые поймал ощущение того, что мне нравятся вещи, неприемлемые в этой жизни. И дал это ощущение двоюродный брат на три года старше меня. Сейчас понимаю, что он как раз начал физически взрослеть и интересоваться неким аспектом будущего, которое обязательно наступает в жизни любого – будь то мужчина или женщина. Но мне-то было всего девять лет.
Глава 2.
Двоюродный грешок.
Андрею тогда было уже двенадцать. Помощник по дому, нянька для младшей сестры и присматривающий для меня. В тот день после школы я как обычно пришёл к родне. После расселения из частного дома нам (всем трём семьям) выделили квартиры в новом панельном доме. Причём – в одном. Мама, как всегда, на работе. Куда идти? Правильно! К своим. Там и накормят, и умоют, и телик посмотреть дадут, ну и по хозяйству озадачат.
Черноволосый красивый мальчишка встретил меня у порога, втащил в квартиру, а сам отправился на кухню – греть кашу для Таньки, воздушного создания пяти лет от роду. Их родители тоже были на работе. Естественно, день пролетел. Пришла мама, все по-родственному посидели на кухне, обсудили работу, соседей, проблемы и новости. И я отпросился остаться ночевать в Андрюхиной комнате. Он всегда рассказывал много интересного. Естественно, хотелось пообщаться. Тем более, впереди воскресенье. Да, в ту пору в школах была шестидневка, и в субботу детвора усердно грызла гранит науки. Так вот, я остался ночевать у родственников. Думаю, дальше попробую рассказывать более художественно, что ли.
Мальчишеские игры неизменны во все времена. Пошептаться перед сном – святое дело. Обо всём болтали. Я рассказывал о школе, о друзьях, о своих проблемах. Андрей тоже порассказал о своих делах, а потом перешёл на разговор о девчонках. И по большому секрету поведал, для чего существуют такие различия между парнями и девочками. Правда, я к тому моменту уже знал, откуда берутся дети и как это происходит. Про первое ещё в садике отшушукались, а второе… Съездили с мамой как-то в гости в деревню. Взрослые напились, а потом мать куда-то делась. Вроде в какую-то комнату. Ну а я, как истинный маменькин сынок, хотел тоже туда… Но меня завернули. И тогда я подсмотрел, дождавшись, пока старшие разойдутся. В общем, увидел процесс во всех подробностях. Стало хреново. По разным причинам. Но после того перестал обижаться на отца, что он с нами не живёт. Думаю, больше тут говорить не о чем. А ту ночь, на кровати с братом, я и сказал с чувством внутренней «взрослости»:
- Да знаю я всё это.
- Даже так, - Андрюха хитро дунул мне в ухо, помолчал и спросил: - А про минет слышал?
- Это когда сосут, что ли? – у меня аж лицо загорелось.
- Ну, да, - подтвердил брат.
Мне стало не по себе. Смущение заставило зарыться под одеяло с головой. Андрей нырнул ко мне и прошептал:
- Говорят, это приятно. Хочешь попробовать?
- Отстань, - меня начало потряхивать от стыда.
- Да ладно тебе, - раздалось во тьме. Андрей скользнул ниже, положил горячую ладонь мне на живот и добавил: - Только, чур, в рот не ссать.
Я хихикнул. Не буду описывать дальнейшее. Когда мы выпростали головы из-под одеяла, – глотнуть свежего воздуха, - Андрей сурово сказал:
– Ладно, давай спать. И никому никогда не говори об этом.
- Почему? – удивился я.
- Пидором обзывать будут и бить, - лаконично ответил брат, а я задумался. Все мои друзья, одноклассники и просто знакомые мальчишки знали, кто такие эти «пидоры» и чем они занимаются. Гадость какая, подумалось тогда. Но…
