и поднявшись к себе в комнату, я швырнула кофту на кровать и увидела, как этот колючий шарик скачет по полу. Я подняла его с пола и, краснея, думала, как он мог прицепиться к моей одежде. Я убрала шарик в ящик, потом переложила в коробку, и вот он достается тебе. Пришла твоя очередь краснеть и сокрушаться. Кто знает, что это за семена – плодового или бобового растения. А может, их принес единорог, пробегавший по зарослям, в которых мы лежали. Я могла бы положить этот шарик в воду, ухаживать за ним, и кто знает, что могло бы случиться с этой колючкой из парка, в котором я тебя так любила, Эд.
А вот куртка, которую я купила тебе, с радостью потратив восемь долларов.
– Посмотрим, что в нее можно спрятать, – сказал ты, притянув меня к себе.
Хихикая, ты застегнул куртку так, что я тоже оказалась внутри. Ты поцеловал меня и попытался дойти в таком виде до кассы, широко расставляя ноги, словно бродяга из какого-нибудь водевиля. Я целовала тебя и откидывала голову, пока не испугалась, что пуговицы могут лопнуть. Тогда я вылезла из нашего кокона, открыла сумку и посмотрела на тебя, Эд.
Какой же ты, черт возьми, красивый.
– Будешь носить ее в колледж?
– Ни за что, – рассмеялся ты.
– Пожалуйста. Посмотри, какой узор. Ты можешь сказать всем, что это я тебя заставила.
– После того как своруем сахар, я больше ее видеть не желаю.
Забирай, Эд. Я тоже не желаю ее видеть.
На дно коробки просыпалось немного сахара, и белые крупинки разметались по углам. Теперь все вещи в коробке присыпаны сладким порошком – не то что мои чувства. Но, давай признаем это, в тот день все шло как по маслу. В «Хромоножке» нам подали завтрак: тосты с ягодами для меня, два яйца с беконом, сосиску с хашбраунами, невысокую горку оладий и большой стакан апельсинового сока для тебя и налитый из термоса кофе со сливками и тремя ложками сахара для нас обоих. Мы немного поболтали, и я принялась листать книгу с рецептами, дожидаясь, пока ты доешь и вытрешь рот. В конце концов мне самой пришлось пройтись по твоим губам салфеткой. Я чувствовала, как тут и там меня покусывают листочки и покалывают травинки, которые одежда все сильнее вминала мне в кожу. Точно так же я вдавливала пальцы в глину, когда однажды готовила проект по керамике. Посмотревшись в зеркало, висевшее на стене туалета, я заметила грязное пятно на шее и, внезапно покраснев, стала оттирать его дешевым бумажным полотенцем, которое оказалось таким жестким, что я испугалась, как бы на коже не остались царапины, и снова взглянула на себя в зеркало. Встретившись глазами с собственным отражением, я замерла на миг и задумалась – ведь так делают все девушки, смотрясь в какое угодно зеркало, – чем любовница отличается от шлюхи. «ПЕРСОНАЛ ОБЯЗАН РЕГУЛЯРНО МЫТЬ РУКИ» – таков был ответ. Когда мы сидели за столиком, все остальные посетители либо не обращали на нас внимания, либо смотрели на нас с завистью, с восхищением или с отвращением. Ну или мы были единственными посетителями – не помню. Чтобы не пялиться на тебя, я крутила в руках сахарницу, пока ты не остановил меня, положив свои ладони поверх моих.
– Мы как будто на месте преступления, да?
– Преступление еще не свершилось, – ответила я.
– Но все-таки, – сказал ты, – не стоит привлекать внимание к сахарнице, которая скоро исчезнет.
Я оставила сахарницу в покое.
– Я девственница.
Ты чуть не выплюнул апельсиновый сок.
– Хорошо.
– Решила сказать тебе.
– Понятно.
– Потому что до этого не говорила.
– Послушай, это нормально, – ты кашлянул. – Многие из моих лучших друзей – девственники.
– Правда?
– Хм-м. Нет. Думаю, уже нет.
– Все мои друзья – девственники, – сказала я.
– О! – сказал ты. – Есть же еще Билл Хаберли. Черт, я не должен был этого говорить.
– Вот видишь, для тебя это необычное…
– Нет-нет. Я был знаком со многими девственницами, ну ты понимаешь.
– То есть после встречи с тобой они уже не были девственницами.
Ты густо покраснел.
– Я этого не говорил, и это не твое дело. Стой, ты же шутишь, да? Прикалываешься?
– Кажется, нет.
– Слушай, мне труднее говорить об этом, чем тебе.
– Ты удивился?
– Тому, что ты об этом заговорила, – да.
– Нет, тому, что я…
– Да. Наверное. У тебя же был парень в прошлом году? Джон, кажется.
– Джо.
– Да, точно.
– Ты знал об этом? – я имела в виду, Эд, присматривался ли ты ко мне уже тогда.
– Вообще мне рассказала Аннетт. Так что да, я удивился.
– Вот так. У нас ничего такого не было.
– Ясно. Это нормально.
– Ну, то есть мы хотели. Точнее, он хотел. Мы оба хотели, но я не была уверена.
– В этом нет ничего страшного.
– Правда?
– Конечно, а ты как думаешь? Или ты меня держишь за какого-нибудь урода?
– Нет. Просто теперь это повторяется.
– Что именно?
– Я снова не уверена.
– Полегче, тебя никто не заставляет.
– Правда?
– Правда, – сказал ты. – Еще рано об этом говорить, понимаешь? Разве нет?
– Как по мне – да, но у тебя другая жизнь. У тебя своя компания, вечеринки и все в таком духе.
– На вечеринках мы только болтаем. Во всяком случае, обычно.
– Хорошо.
– Стой, то есть ты хочешь сказать, что когда мы… Ну ты понимаешь, в парке и вчера ночью… Тебе этого не хотелось?
– Нет-нет.
– Нет? Не хотелось?..
– Нет, – ответила я. – Да. Я хотела только сказать то, что сказала вначале.
– Хорошо.
– Потому что, как я уже сказала, я тебе этого еще не говорила.
– Понятно, – сказал ты, но потом понял, что зря, и попытался исправить положение: – Спасибо?
И я чуть было не сказала, что люблю тебя. Но все-таки промолчала, и ты тоже молчал. Официантка подлила нам кофе и оставила счет. Мы разделили сумму на двоих и, выложив купюры на блюдце, посмотрели друг на друга. Наверное, ты ощущал бодрость и сытость, а я – счастье. Думаю, я чувствовала благодарность и легкость. Я была даже очарована, к тому же изнутри меня тормошила свежая порция кофе. И я снова чуть было не сказала, что люблю тебя. Но вместо этого произнесла:
– Давай.
– Что?
Я наклонилась вперед, прикоснувшись лбом к твоей горячей голове.
– Бери сахарницу, – прошептала я. – Давай.
Но сахарница уже лежала у тебя в кармане, Эд.
Вот одна из тех вещей, Эд, про которые ты всегда будешь думать: «Что это, черт возьми, такое?»
– Что-то здесь не так, – сказала Джоан, когда мы вошли в дом. Я не могла определить, с какой интонацией она произнесла эти слова: в ее голосе была слышна и радость, и настороженность. На кухне пахло луком, а из колонок снова играл Хоук Дэвис. – Ты взял у меня машину, а потом вернулся еще до того времени, когда обычно просыпаешься. Вы что, контрабандисты?
Ты молча выставил сахарницу на стол рядом с полотенцем, на котором сохли или остывали луковые кольца, похожие на сережки.
– И что это за куртка? – спросила Джоан. – Очень…
– Это Мин мне купила.
– …элегантная.
– Отлично выкрутилась, сестренка. Мне надо в душ. Скоро вернусь.
– Твое полотенце, – прокричала Джоан тебе в спину, – валяется на полу, там же, где ты оставил его, когда принял душ много часов назад и разбудил меня!
– Ты сама все про себя знаешь, – ответил ты, зевнув.
Дверь за тобой захлопнулась. Джоан посмотрела на меня и убрала с глаз прядь волос; сверху послышались звуки льющейся воды. «И вот я снова здесь», – подумала я.
– А ты как, Мин? – спросила Джоан. – Тебе нужно в душ?
– Нет, не нужно, – ответила я. Я никак не могла уловить настроение, царившее на кухне, где ты оставил меня, Эд.
– Точно? – мечтательно посмотрела на меня Джоан. – Ты всегда глядишь на меня как кролик на удава, когда Эд отправляется наверх. Проходи, не стесняйся, расскажи, о чем задумалась.
Я прислонилась к кухонному столу. Джоан по одному подцепляла луковые кольца и перекладывала их в большую миску, чтобы смешать с лапшой, базиликом и тофу.
– Хочешь немного вермишели? – предложила Джоан.
– Мы только что из «Хромоножки».
– Теперь мне все ясно. Разве в кафе воруют не только девятиклассники?
Я достала книгу и принялась рассказывать. Твоя сестра жевала, стоя за моей спиной, и слегка наклоняла голову, когда хотела, чтобы я перевернула страницу, потому что ее пальцы были забрызганы соком лайма. Джоан молчала и палочками отправляла в рот то ли обед, то ли завтрак, а я все говорила и говорила: про Лотти Карсон, про «Грету на воле», про восемьдесят девятый день рождения. У Джоан расширились глаза, и она медленно моргала, но все еще не произнесла ни слова, поэтому я
