и с радушными улыбками, адресованными любовницам. Кофемашина в «Леопарди» похожа на сияющий замок сумасшедшего ученого: испускающие пар блестящие трубочки сплетаются в железное гнездо, на котором восседает грозный латунный орел, будто бы высматривающий добычу. Чтобы приготовить крошечную чашечку кофе, от которого мир кажется накрененным и мерцающим, такого же черного и насыщенного на вкус кофе, как и три первых фильма Малеро, бариста умело нажимает на все кнопки и рычажки и держит под рукой стопку квадратных белых полотенец. Черт возьми, я обожаю этот кофе. Если я добавлю в него сливки и положу три ложки сахара, орел слетит с кофемашины и раздерет мне горло еще до того, как я успею сделать глоток, но знаешь что, Эд? Когда я, восьмиклассница, впервые оказалась в «Леопарди» вместе с Элом – здесь тогда работал его двоюродный брат, – меня околдовало и заворожило кое-что другое. В кофейне с высокими потолками всегда стоит абсолютная тишина, и задумчивое созерцание может прервать только свист облачков пара или звон мелочи на кассе. В «Леопарди» тебя никто не тронет, и ты можешь шептать, смеяться, читать, спорить и заниматься чем угодно в каком угодно углу. Никто из работников кофейни не станет убирать у тебя со стола, не станет прочищать горло и не скажет тебе ни слова, кроме
прего – пожалуйста, – если ты скажешь им спасибо,
грацие. Никто не заметит или сделает вид, что не заметил, если ты выпьешь последние капли кофе и, вспомнив о том, что натворил твой бывший, бахнешь чашкой о стол. Никто ничего не скажет, даже если ты расколешь блюдце пополам. Работники «Леопарди» считают, что у людей и так хватает неприятностей. Им бы научить мою маму и вообще всех мам в мире тому, как правильно оставлять людей в покое. Мы с Элом уже подъезжали к твоему дому, а письмо даже не близилось к окончанию, поэтому мы зашли в «Леопарди» и занесли с собой коробку, и никто из работников с идеальными усами и в идеальных фартуках не сказал мне ни слова, что коробка слишком сильно грохнула, когда я поставила ее у соседнего столика, или что я слишком долго сидела в кофейне, дописывая это письмо.
Вот бутылка ликера «Пенсьери». Я никогда не рассказывала тебе о «Леопарди» и никогда не рассказывала о вечере, когда добывала эту бутылку, о которой ты никогда не спрашивал, пока у тебя – ха! – были семейные дела. Есть много вещей, о которых я никогда тебе не рассказывала. Позволь же мне рассказать тебе о некоторых из них.
День уже клонился к вечеру, когда я, напившись с мамой чаю и смыв с себя сувениры из парка Бориса Виана, наконец осталась одна в своей комнате, в которой, казалось, не была уже сто лет: рюкзак с пятницы так и стоял застегнутый, свернутый флажок так и лежал на столе. Обернувшись полотенцем, я немного прибралась, застирала воротник, надеясь, что кофейное пятно отойдет, повесила рубашку на штангу в ванной, включила музыку и тут же выключила, потому что мне хотелось слушать только Хоука Дэвиса, а его записей у меня не было. А потом я сделала то, что мне далось непросто: откинувшись на кровать, я набрала номер Эла и, пока шли гудки, раскрыла книгу «Когда гаснут огни: краткая иллюстрированная история кино».
– Алло?
– «Если и есть фильм, который еще пластичнее, еще изощреннее и еще глубже трогает человеческие сердца своей непримиримо правдивой и нежной историей, – сказала я, – то авторам этого скромного критического издания только предстоит открыть его для себя».
Эл вздохнул, и в трубке послышался треск.
– Привет, Мин.
– «Можно сказать, что выход фильма “Две пары ботинок” остался незамеченным. Более того, сам режиссер приуменьшал значимость картины и даже списывал ее со счетов. Однако с течением времени она постепенно вышла на поверхность – как будто посреди океана возник вулканический остров – и совершенно заслуженно стала важнейшей вехой в истории мирового кинематографа».
– Пожалуйста, скажи, что ты просто читаешь вслух, потому что иначе это слишком даже для тебя.
– Это из книги «Когда гаснут огни: краткая иллюстрированная история кино». Давай посмотрим этот фильм сегодня.
– Что?
– Давай посмотрим «Две пары ботинок». Пожалуйста. Я зайду в «Огни рампы» и найду диск. А тебе останется приготовить попкорн и надеть штаны.
Как-то поздним вечером Эл сказал мне, что когда мы болтаем по телефону, он обычно расхаживает по комнате в одних трусах. Однажды ранним утром, когда Эл был слишком сонным, мы договорились, что я никому об этом не расскажу, но зато смогу беспощадно дразнить его по этому поводу.
– Мин, ты время видела?
– Четыре тридцать.
– Без пятнадцати пять, – сказал Эл. – Суббота. Ты звонишь мне вечером субботы, чтобы договориться о планах на вечер субботы.
– Не будь таким злюкой.
– Мне не нравится, когда ты начинаешь думать, будто мне нечем заняться. Я вообще-то не слоняюсь без дела, пока ты гуляешь со своим парнем.
С Элом такое случается. Он становится раздражительным – это еще одно слово из наших карточек с терминами. Но я умею с этим справляться.
– Эл, сегодня мне нечем заняться. Давай посмотрим фильм или, пожалуйста-пожалуйста, возьми меня с собой туда, куда ты собрался.
– Что там Эд натворил?
– Что?
– Что он с тобой сделал?
Я вспыхнула, припомнив все, что случилось под плакучей ивой. Я никогда не говорила Элу, что частенько общаюсь с ним, завернувшись в полотенце.
– Ничего, просто у него семейные дела.
– Ты говорила, что будешь занята все выходные.
– Эл, пожалуйста. У меня нет никаких планов. Куда бы ты ни пошел, возьми меня с собой. На шоу грузовиков, на переучет в отцовском магазине, на страстное свидание с Кристин Эдельман – куда угодно.
Эл рассмеялся. Ты, наверное, никогда не обращал внимания на Кристин Эдельман: она ходит с нами на литературу и похожа на профессионального рестлера.
– Сегодня я свободен, – сознался Эл. – У меня нет планов, я самый обычный неудачник.
– Ты просто хотел немного меня помучить.
– Что толку от дружбы? – Эл произнес нашу версию фразы «Зачем еще нужны друзья?».
– Отлично. Я принесу фильм.
– А я выпровожу Кристин через черный ход.
– Фу.
– А ты как думаешь: почему я в трусах?
– Фу!
Я никогда тебе об этом не рассказывала, Эд. Ты никогда не спрашивал, чем я занималась в тот вечер и как мне удалось раздобыть «Пенсьери». Я никогда не рассказывала тебе, что Эл приготовил не только попкорн, но и кукурузную кашу с бараньими ребрышками и спаржей на случай, если я не поем дома – а я не поела, – и что рядом с ухом у него виднелось малюсенькое пятнышко крема, как будто бы он побрился за пару минут до моего прихода. Кое-как одевшись и захватив в прокате фильм, я заявилась к Элу.
– Привет, – сказала я, войдя в дом. – Что это такое играет?
– Марк Клайм, – ответил Эл. – Живая запись с концерта в «Синей комнате». Мамин диск.
– Мне нравится, – сказала я. – Он чем-то напоминает… Я тебе говорила о Хоуке Дэвисе, которого слушаю в последнее время? Вот его я просто обожаю.
Эл расплылся в забавной улыбке.
– Да, говорила, Мин.
– Да, точно. Сестра Эда…
– Джоан.
– Да, Джоан. Она обещала, что одолжит мне диск. Тебе я тоже сделаю копию.
– Хорошо. Как прошла игра?
– Какая игра?
– Баскетбол. У твоего парня был матч.
– Ой, да, точно. Вполне неплохо.
– Правда?
Эл готовил наш любимый напиток: смешал в высоких стаканах мяту с итальянским лимонным сиропом, который продается в круглых стеклянных бутылках в виде лимона, положил лед и налил итальянскую газированную воду, которую его родители покупают так же часто, как все остальные – молоко.
– Ну, не совсем, – ответила я. Боже, напиток получился шикарным. Мы так и не придумали ему название. – Было скучно и громко. Тебе-то я могу об этом рассказать, да?
– Ты можешь рассказать мне обо всем.
– Так вот, было скучно. Но Эд был прекрасен, и даже на вечеринке и после нее мне было хорошо.
– А что было после вечеринки?
– Эм, – я сделала большой глоток, и льдинки из стакана брякнулись о мой нос. У меня в голове вдруг возник вопрос, для которого там не было места, вопрос о тебе, Эд. Эл только что сказал мне: «Ты можешь рассказать мне обо всем» – и, ни с того ни с сего открыв духовку, чтобы посмотреть на бараньи ребрышки и спаржу в свете лампочек, ждал, пока я заговорю. Но я не могла задать свой вопрос. Я не могла позволить себе жить, как живут японские режиссеры, которые могут долго-долго показывать на экране цветок, каплю воды, растекающуюся по гладкой черной столешнице, паутину в свете луны и другие красоты, не имеющие ничего общего с сюжетом
