сравнение, как я выкрикиваю:
– Яиц! – и весь коллектив уже прыскает от смеха.
– Ну хорошо, пусть будут яйца, если тебе так удобнее, – соглашается Алексей.
– Просто ты хочешь сказать, что наши яйца самые крупные? – не отстаю я от него, продолжая этот абсурдный диалог, и меня прямо раздирает внутри от задора и злости.
– Можно и так сказать, – кивает неуверенно Лёша.
– Ну так и я о том же, – вывожу я свою мысль. – На рынке много разных яиц, и мы все продаём одни и те же, и в профиль и в фас, – и моя аудитория уже не сдерживает свою истерику. – Но кто-то любит яйца вкрутую, кто-то – омлет, а кто-то – суфле. Отчего же мы лишаем людей всего этого разнообразия, сводя всё к банальной тупой замене и подмене?! – продолжаю я. – Почему вместо того, чтобы придумать своё уникальное блюдо, которое мы и так уже придумали и довели до совершенства, – снова многозначительно смотрю я на Дурдина, – нам опять предлагают кормить всех яйцами вкрутую. Или всмятку?! – и тут я уже, не скрывая злой иронии, смотрю прямо в глаза Алексею.
– Я вас понял, – перебивает меня Олег, – я знаю, Яна, как много именно вы сделали для нашего проекта, и что именно на нас держится большая часть аудитории, и поверьте, Алексей обязательно предоставит вам условия для создания новых интересных блюд. Из яиц, – весело заключает он, вставая. – Рад был с вами со всеми познакомиться, друзья, – уже начинает прощаться он со своими свежеприобретёнными сотрудниками, – Но я покидаю вас с лёгким сердцем, потому что знаю наверняка, что оставляю вас в надёжных, но нежных руках моего заместителя, Алексея.
Я сижу у себя в кабинете, вспоминая всю эту клоунаду и размышляя о своём теперь уже не очень радужном будущем, как тут у меня загорается монитор, и давно стёртый мною номер, который я и так помню наизусть, пишет в мессенджере: «Зайдёшь?», и я понимаю, что мне не остаётся ничего иного. Встаю, оправляю своё платье, кидаю взгляд на зеркало и, удостоверившись, что выгляжу как спелая испанская черешня, отправляюсь в кабинет любителя крутых яиц.
Первое, что я слышу, закрывая за собой дверь, это его восторженный возглас:
– Ты так изменилась, масик! – и я чувствую, как меня начинает тошнить от одного его запаха. Как странно, что мне он раньше нравился, – с удивлением отмечаю я про себя, и сажусь прямо напротив своего бывшего мужа.
Правда, надо отдать ему должное: он выглядит даже ещё лучше, чем я его помню. За два года жизнь словно прошлась по его лощеным бокам лёгкой наждачной бумагой, словно зашкурив и затерев блестящие глянцевые частям, и теперь он выглядит не просто сексуальным хлыщом, но ещё и мужественным заматеревшим мачо. Если раньше он был куском незрелой, хоть и свежей говядины, то теперь он – выдержанный dry-aged стейк премиум качества, и я вдруг понимаю, что очень даже интересно, какой же теперь этот стейк на вкус. Но тут же одёргиваю себя, вспомнив прошлую ночь, тепло которой всё ещё плещется во мне тёплым сидром, и Лёша, заметив своим звериным чутьём мимолётную перемену в моём лице, продолжает:
– В лучшую сторону. Ты и так была всегда просто супер, но сейчас…
– Ты за этим меня к себе позвал? – перебиваю я его, скрестив руки на груди. – Насколько я понимаю, ты со мной развёлся два года назад, потому что тебя как раз не совсем устраивал мой внешний вид, а ещё моё увлечение кулинарией…
– Да брось ты! Неужели ты это серьёзно?! Что за чушь! – с досадой восклицает Лёша, и я вопросительно смотрю на него.
А он, потерев переносицу, словно пытаясь проникнуться моментом и подыскать нужные слова, продолжает:
– Неужели ты в это всё могла поверить? Ты же разумный человек!
– А во что я должна была верить?! – и тут все воспоминания, от которых, я думала, что уже давно избавилась, снова начинают подниматься, как со дна выгребной ямы. Как из помойного смердящего ведра. Мои щёки вспыхивают алыми ранетками, когда я вспоминаю, что он шептал обо мне Томе в сумерках её спальни, устраиваясь между её обнажённых бёдер. Я помню обвинения, которые он кидал мне в лицо, когда объяснялся со мной в первый и последний раз в ещё тогда нашем доме. Трус.
– Ты же сам говорил, что тебя не устраивает, что я всё время на работе. Выгляжу, видите ли, не так, как я должна, – встаю я, чтобы прекратить этот смехотворный разговор.
– Масик, ну так это были просто слова, шелуха, понимаешь? – встаёт он, и преграждает мне путь. И запахи воспоминаний кружатся вокруг нас. – Я был таким идиотом. Дураком, – шепчет он своим низким сексуальным баритоном, и я делаю шаг назад вглубь кабинета, лишь бы не приближаться к нему на слишком опасное расстояние. – Я говорил всё это, чтобы ранить тебя побольнее, разве не ясно? – делает он шаг вперёд, и мой взгляд упирается в его такие знакомые до боли губы.
– Зачем ранить? – бормочу я, словно загипнотизированная этими губами, не в силах отвести от них глаз. Как я могла забыть, как сильно я любила его когда-то!
– Как зачем?! – удивляется Лёша, и его лицо кривится, как от болезненного воспоминания. – Ты же изменяла мне! Что мне оставалось делать?! – совершенно искренне восклицает он, и я, наконец-то, поднимаю взгляд.
– Что?! – только и выдавливаю я из себя жалкие капли, как пасту из тюбика, потому что больше мне нечего на это ответить.
– Ты изменяла мне, я всё знал Не отпирайся, – тихо и быстро произносит он, словно чтобы наконец-то выговориться, выпустить это из себя. – Я знал всё про твоих якобы клиентов, про все эти поздние встречи, разве не так?
Я смотрю на Лёшу, и его лицо искажено такой гримасой ярости и боли, что я точно могу сказать, что он искренне верит во всю эту чушь, которую сейчас несёт.
– Нет, не так! – кричу я, и понимаю, что со стороны, возможно, смотрюсь как завравшаяся отпирающаяся от правды девчонка.
– Сейчас это уже не важно, – успокаивается мой бывший муж, и проходит к окну, словно пытается найти ответ на весенних московских улицах. – Я так и не смог забыть тебя. Это оказалось невозможным, – его голос отражается от стекла, и слова мелким горохом сыпятся мне в ладонь.
– Так это же ты мне изменял с Томой, – высказываю я
