тех пор, пока мне не захотелось бы кричать.
Я целую свою дочь в лоб:
– И кому нужен тест на отцовство? – что оказывается абсолютно ужасной шуткой, потому что мое миниатюрное создание скандирует «тест на отцовство» всю дорогу через аэропорт… пока мы не ловим такси и я не отвлекаю ее на розовый автобус, проезжающий мимо.
Пока мы едем домой, Эстелла требует красочных описаний того, какой будет ее спальня, одеяла какого цвета я купил для нее, есть ли у меня какие-нибудь игрушки и спрашивает, можно ли ей суши на ужин.
– Суши? – изумляюсь я. – Как насчет спагетти или куриных палочек?
Она строит гримасу, которой ее могла научить только Леа:
– Я не ем детскую еду.
Мама вскидывает брови:
– Тест на материнство тоже не понадобится.
Я едва проглатываю рвущийся наружу смех.
Мы заезжаем ко мне в квартиру, чтобы оставить вещи, а затем отправляемся в суши-ресторан, где моя трехлетняя дочь поглощает целый острый ролл с тунцом и склевывает несколько кусочков из моей тарелки. Я ошеломленно наблюдаю за тем, как она смешивает соевый соус с васаби и берет палочки для еды. Официант принес ей пару фиксированных палочек для еды, одна из которых обернута бумагой и скреплена резинкой, чтобы они держались вместе и ребенок не уронил их, однако Эстелла вежливо отказалась и поразила нас всех ловкостью своих пухлых детских пальчиков. Она пьет горячий чай из фарфоровой чашки, и едва ли не каждый посетитель ресторана останавливается, восхищаясь ее рыжими волосами и благовоспитанным поведением. Леа проделала действительно большую работу, обучив ее манерам, достойным настоящей леди. Она с подкупающей искренностью благодарит каждого, кто делает ей комплимент; одна пожилая дама даже прослезилась. По пути домой Эстелла засыпает у меня на плече. Я хотел показать ей метро, но мама наотрез воспротивилась садиться в грязный и пыльный подземный поезд, поэтому мы заказали такси.
– Я хочу прокатиться на поезде, папочка, – она утыкается носом мне в шею, шелестя совсем сонным голосом.
– Завтра, – обещаю ей я. – Мы отправим Куклу гулять с друзьями, а сами натворим беспорядок и сядем на самый грязный поезд.
– Хорошо, – вздыхает она. – Только маме не нравится, если я… – И она засыпает мгновенно, даже не закончив предложение. Мое сердце бьется и болит, бьется и болит.
Следующую неделю я провожу наедине со своей дочерью. Мама посещает друзей и родственников, давая нам достаточно времени вместе, чтобы мы могли привыкнуть друг к другу. Я отвожу ее в зоопарк, в ботанический сад, в музей, и по ее просьбе мы едим суши на ужин каждый вечер. Однажды я уговариваю ее на спагетти, и у нее случается истерика, когда она случайно опрокидывает макароны на платье. Она воет, ее лицо становится столь же красным, как ее волосы, и я сажаю ее в наполненную ванну и кормлю остатками ужина, сидя на краю. Сам не понимаю, забавно мне или же я в ужасе. Когда я вытаскиваю ее из воды, она трет глаза, зевает и засыпает, едва я надеваю на нее пижаму. Я убежден, что она наполовину ангел. На ту половину, что не Леа, конечно же.
В один из вечеров мы заезжаем к моему отцу. Он живет в Кембридже, во впечатляющем фермерском доме с конюшнями. Держа Эстеллу на руках, он переходит от стойла и к стойлу, представляя ее каждой лошади. Она повторяет их имена: Сахарок, Нерфелия, Адонис, Кочегар. Я наблюдаю за тем, как он очаровывает мою дочь и чувствую невероятное облегчение, что они разделены целым континентом. Это его стиль. Он нисходит до твоего уровня – кем бы ты ни был – и осеняет тебя своим вниманием. Если ты любишь путешествия, он спросит, в каких странах ты бывал, выслушает, чутко прищуриваясь и смеясь над каждой, даже неудачной, шуткой. Если тебе интересны автомобильные модели, он поинтересуется твоим мнением об их сборке и придумает план, как бы ты мог научить его собирать двигатель. Он заставит тебя чувствовать себя так, будто ты единственный человек, достойный беседы, а затем забудет тебя на год и ни разу с тобой не заговорит. Разочарование будет сокрушительным. Он никогда не построит с тобой ту автомобильную модель, отменит все планы на совместный ужин, день рождения или отпуск. Вместо тебя он выберет работу или кого-нибудь другого. Будет разбивать твое завороженное, преисполненное надежды сердце снова и снова. Но я позволю своей дочери насладиться этим днем и защищу ее ото всего, что постигнет ее завтра. Сломанные люди даруют сломанную любовь, а мы все в какой-то степени сломаны. Нужно лишь простить, зашить раны и двинуться дальше.
Из конюшни мы перемещаемся в кухню, где он устраивает целое представление, делая для нас десерт с мороженым, а затем выдавливает взбитые сливки из упаковки Эстелле прямо в рот. Она объявляет, что ей не терпится рассказать мамочке о новом угощении, и я подозреваю, что в следующие несколько недель моя бывшая жена забомбардирует меня возмущенными электронными письмами. Эстелла обожает моего отца, так же, как и я когда-то. Это душераздирающе – наблюдать за тем, каким отцом он мог бы быть, если бы приложил усилия. Последние два дня ее визита меня тошнит от тоски. Я не хочу отпускать ее. Мне хотелось бы видеть ее каждый день. Через год она поступит в группу дошкольного образования, затем в первый класс. Как тогда организовать недельный визит в Великобританию? «Все наладится само собой», – заверяю себя я. Даже если придется подкупить Леа, чтобы она переехала в Лондон.
Когда мы расстаемся в аэропорту, Эстелла плачет. Прижимает к груди ламу, и ее слезы капают той на мех; она просит позволить ей остаться в «Ондоне». Я стискиваю зубы и яростно сожалею о каждом принятом решении. Боже. Куда я отправляю ее? Леа – злобная, хитроумная стерва. Она оставила ее в детском саду, чтобы напиться, когда ей едва исполнилась неделя, ради всего святого. Она не позволяла ей общаться со мной, ее отцом, лишь чтобы причинить мне боль. Ее любовь имеет свои условия, как и ее доброта, а меньше всего мне хотелось бы, чтобы ее гнев повлиял на мою дочь.
– Мам, – шепчу я и смотрю в глаза своей матери. Она понимает. Берет меня за руку и слегка сжимает.
– Дважды в неделю я забираю ее из школы, и она остается у меня на выходные. С ней все будет в порядке, пока она не сможет вернуться к тебе.
Я киваю. Эстелла всхлипывает мне в шею, и боль, которую я
