колотящимся сердцем.
– Произошел несчастный случай, – говорит она. – Ваши родители… и ваша дочь. Они…
– Они живы?
Она замолкает. Тишина растягивается будто бы на часы, на десятки часов. Почему у нее занимает столько времени просто ответить мне?!
– Случилась автомобильная авария.
– Эстелла? – требовательно спрашиваю я.
– Она в критическом состоянии. Ваши родители…
Ей не нужно ничего говорить – я понимаю без слов. Хочется сесть, но под рукой ничего нет, и я сползаю по стене, едва ли не падая на пол, ладонью закрывая лицо. Мне еле хватает сил удерживать телефон, настолько крупно и беспощадно меня трясет.
– Ее мать с ней?
– Нет. Мы не смогли выйти на контакт с вашей бывшей женой.
– Эстелла, – шепчу я. Это все, что я способен выдавить из себя. Спрашивать слишком страшно.
– Несколько часов назад над ней была проведена операция, чтобы остановить обширное внутреннее кровотечение. Сейчас она под наблюдением врачей. Вам следует приехать как можно скорее.
Я бросаю трубку, не прощаясь, и иду прямиком к стойке продажи билетов. Ближайший вылет через три часа: этого времени как раз достаточно, чтобы добраться до дома, взять паспорт и вернуться в аэропорт. Я ни о чем не думаю. Просто кидаю в сумку вещи первой необходимости, ловлю такси в аэропорт и поднимаюсь на борт самолета. Я не сплю, не ем, не думаю. Ты в шоке, говорю я самому себе. Твои родители погибли. И снова напоминаю самому себе не думать. Мне нужно домой, к Эстелле. О родителях буду скорбеть позже, а сейчас нельзя волноваться ни о чем, кроме Эстеллы.
В аэропорту я сразу сажусь на такси и звоню Кларибель, едва за мной захлопывается дверца. Она сообщает, что состояние Эстеллы не изменилось, и говорит, что встретит меня в приемной больницы. Когда я врываюсь в двери, Кларибель уже ожидает: она миниатюрная, словно ребенок, и мне приходится наклоняться, чтобы видеть ее лицо.
– Состояние все еще критическое, – тут же вводит в курс дела она. – Мы так и не смогли выйти на связь с Леа. Можем ли мы позвонить кому-то еще?
– Возможно, матери Леа. Вы пробовали?
Кларибель качает головой, и я передаю ей свой телефон.
– «Теща».
Она ищет ее в списке контактов, провожая меня к лифту.
– Вам стоит позвонить Сэму Фостеру. Если кто-то и знает, где она, то точно он.
Она кивает, заходя в кабину вместе со мной. Лифт поднимается к отделению интенсивной терапии; я наблюдаю за тем, как загораются кнопки этажей. Мы останавливаемся на пятом, и Кларибель выходит из лифта и проводит картой доступа по электронному замку возле двери. Здесь пахнет анисептиком, и, хотя стены выкрашены в приятный теплый цвет, это едва облегчает тяжелое впечатление: дальше по коридору кто-то плачет. Мы быстрым шагом направляемся к палате 549. Дверь закрыта. Она останавливается возле нее и кладет маленькую ладонь на мое предплечье.
– Вам будет тяжело увидеть ее в таком состоянии. Ее лицо сильно отекло.
Она открывает дверь, и я глубоко вдыхаю, делая шаг внутрь. Свет приглушен, и комната наполнена симфонией медицинских приборов. Я медленно приближаюсь к ее постели. Под горой одеял она кажется совсем крошечной, и, стоя над ней, я не могу сдержать слез. Из-под повязок на ее голове торчит единственная рыжая прядь, и лишь по ней я мог бы узнать ее: ее лицо отекло настолько, что, даже будь она в сознании, она не смогла бы открыть глаза. Ее повсюду оплетают провода: в носу, в горле, в покрытых синяками руках. Как она выжила? Как ее сердце все еще бьется?
Кларибель стоит возле окна, вежливо глядя в сторону, пока я рыдаю над своей чудом выжившей дочерью. Мне слишком страшно дотронуться до нее, сломать ее окончательно, поэтому я легко скольжу своим мизинцем по ее мизинцу – единственной ее части, на которой нет гематом.
Через несколько минут ко мне подходит поговорить группа врачей. Группа. У Эстеллы их несколько из-за всех полученных ею травм. К тому моменту, как самолет 747 спустил шасси на американскую землю со мной внутри, моя трехлетняя дочь пережила операцию на внутренних органах. Я слушаю, как они говорят о ее шансах на восстановление, предстоящих месяцах реабилитации. Когда они разворачиваются и уходят, я смотрю в их обтянутые белыми халатами спины и ненавижу их. Кларибель, выскользнувшая в коридор чуть раньше, возвращается с телефоном в руках.
– Я поговорила с Сэмом, – мягко говорит она. – Леа в Таиланде. Поэтому никто не мог дозвониться до нее.
Я подозрительно прищуриваюсь. При упоминании Леа это становится почти привычкой.
– Почему?
Кларибель кашляет, прочищая горло. Короткий, напряженный звук.
– Все в порядке, – заверяю ее я. – У меня нет к ней эмоциональной привязанности.
– Она поехала туда со своим партнером. Так как на Рождество Эстелла должна была остаться у вас.
– Боже, и она никого не поставила в известность? Сэм смог до нее достучаться?
Она наматывает на палец цепочку на шее:
– Он пытается.
Я вжимаю ребра ладоней в свои собственные веки. Я не ел и не спал уже тридцать часов. Я смотрю на Эстеллу.
– Ее мать должна быть здесь. Дайте знать, если получите новую информацию.
– Я распоряжусь принести в палату раскладушку. Вам нужно поесть. Берегите силы ради Эстеллы, – говорит она.
Я киваю.
И, конечно же, не ем. Но засыпаю в кресле около ее кровати. Когда я просыпаюсь, в палате уже кто-то есть – медсестра, проверяющая жизненные показатели. Я провожу рукой по лицу; перед глазами расплывается.
– Как она? – хрипло спрашиваю я.
– Жизненные показатели стабильны, – она улыбается, замечая, как я потираю заднюю часть своей шеи. – Ваша жена отошла за раскладушкой.
– Простите. Кто?
Разве Леа могла вернуться так быстро с другого конца мира?
– Мама Эстеллы. Она только что была здесь.
Я киваю и направляюсь к двери. Мне нужно знать, где она, черт возьми, была, когда наша дочь едва не потеряла жизнь. Нельзя покинуть страну вот так просто, не сообщив никому из семьи, когда ты несешь ответственность за ребенка. Если бы с ней сумели выйти на связь, она прибыла бы сюда раньше, чем я. Почему она не позаботилась хотя бы о том, чтобы оставить номер моим родителям… я замираю. Останавливаюсь как вкопанный. Может быть, она оставила им свой номер, но их не было здесь, чтобы подтвердить это или опровергнуть. Может быть, именно поэтому голос моей мамы звучал так странно, когда мы созванивались в тот раз. Возможно, она знала, с кем Леа собиралась вылететь из страны, и это ее расстроило. Моя мама. Подумаешь об этом
