груди. Глаза широко расставленные, пустые, сведущие. Они вершили свои личные дела, подобно генералам. Холодные, безучастные, высокомерные. Поклонников доводили до отчаяния. Принадлежа банде разбойников с большой дороги, головорезов или пиратов, брали себе все, отдавая самую малость. В основном происхождения они были низкого, однако каким-то удивительным образом усвоили все изящные искусства, которые знала и пускала в ход Паула. Корсеты они не носили, умели приспосабливаться, озадачивать, быть милыми и опасными. На обед ели ужасную смесь чего-то приторно-сладкого и едко-кислого, однако кожа у них при этом оставалась бархатистой и нежной. Говорили в нос тонкими, вульгарными голосами, хотя их личики напоминали картины Грёза или Фрагонара. Тошно было слушать, как они гнусавили:
– Уж я-а-а-а бы ни за что-о-о не пошла-а-а-а, если б он даже пригласи-и-и-ил, но колечко он мог бы и подари-и-и-ить. Я ему позвонила. Вся така-а-а-ая оби-и-и-иженная.
– Да-а-а ну! А что он?
– Рассмея-а-а-ался.
– Так ты пошла?
– Я-а-а-а? Да ни за какие ка-а-а-аврижки! За кого ты меня принима-а-а-аешь?
– Но он парень подходя-а-а-ащий.
Дирк работал сам по себе, почти не общаясь с ними и не замечая их. Он удивился бы, узнав, что между собой девушки зовут его Ледышкой. Они высоко оценили его носки, шарфы, ногти, черты лица, ноги в идеально сидящих брюках и стройную сильную спину в пиджаке от Пила. Они его обожали, но и возмущались им. Среди них не было такой, которая тайно не мечтала бы о том дне, когда он пригласит ее к себе в кабинет и, закрыв дверь, скажет: «Лоретта (их имена представляли собой чудовищные образования, возникшие путем переделывания реального имени барышни в соответствии с ее идеей прекрасного – отсюда Лоретта, Имоджин, Надин, Натали, Арделла), Лоретта, я уже так давно слежу за вами, что, наверное, вы не могли не заметить, как глубоко я восхищен». Такое вполне возможно. Подобные истории случаются. Они же видели в кино.
Дирк, совершенно не подозревая об их нещадно скрупулезной исследовательской работе, ужаснулся бы еще больше, если бы узнал, как много они знают о его личной жизни и частных делах. Например, они знали про Паулу. Она тоже вызывала у них одновременно обожание и возмущение. Со всей справедливостью девушки отдавали должное ее умению одеваться и находили исключительное удовольствие в осознании собственного превосходства по части молодости и цвета лица. В то же время они презирали ее за открытую демонстрацию любви к Дирку (как они об этом узнали – чудо и тайна, потому что Паула никогда не бывала в конторе и скрывала все свои телефонные разговоры с ним). Они считали, что Дирк великолепно относится к матери. Селина приходила в контору, наверное, раза два. В одно из этих посещений она минут пять вежливо поговорила с Этелиндой Куинн, у которой было лицо ангела да Винчи и душа акулы-людоеда. Селина вообще любила беседовать с разными людьми. Ей нравилось выслушивать трамвайных кондукторов, прачек, привратников, хозяек гостиниц, клерков, швейцаров, водителей частных автомобилей, полицейских. Почему-то им тоже было легко говорить с ней. Они раскрывались перед Селиной, как цветы под солнцем, чувствуя ее искренний интерес. «Не может такого быть! Это же ужасно!» – восклицала она, слушая их истории. И в ее глазах светилось сочувствие. Войдя в кабинет Дирка, Селина поразилась:
– Боже мой! Не понимаю, как тебе удается работать среди этих красоток и не чувствовать себя султаном! Надо бы пригласить кого-нибудь из них в воскресенье к нам на ферму.
– Это совершенно ни к чему, мама! Тебя не поймут. Я и сам их почти не замечаю. Наши барышни – часть конторской мебели.
После визита Селины Этелинда Куинн выдала свое экспертное заключение:
– Слушайте, у нее пороху в десять раз больше, чем у Ледышки. Мне она понравилась. Видели эту кошмарную шляпу? Но, согласитесь, она не выглядит в ней смешно. Любую другую в таком наряде засмеют, но только не ее. Ее уважаешь, что бы она ни надела. Даже не знаю… В ней есть то, что я назвала бы аурой. Это круче, чем стиль. И с ней приятно общаться. Сказала, что я очаровательная крошка, представляете! И в этом она права. Конечно, я очаровательная крошка!
– Возьмите письмо, мисс Куинн, – через полчаса попросил Дирк в полном неведении о произошедшем.
Это жаркое пламя женственности так ни разу и не обожгло Дирка. Паула, барышни северного побережья, благовоспитанные деловые женщины и женщины, владевшие какой-то профессией, с которыми он иногда встречался по делам компании, соблазнительные нимфочки в его собственной конторе, – все они пытались подманить его нежным благоуханием лукавого кокетства. Он же, бесстрастный и холодный, шел мимо них своей дорогой. Возможно, дело было в его столь неожиданном успехе и спокойном желании добиться большего. Ибо Дирк теперь действительно считался человеком успешным даже в блистательном вихре чикагских финансовых метеоров. Мамаши северного Чикаго смотрели с уважением на его доходы, карьеру и возможное будущее, строя собственные коварные планы. Маленькая аккуратная стопка принесенных с почтой приглашений всегда лежала на маленькой элегантной полочке в маленькой элегантной квартире, в которой прислуживал маленький элегантный япончик и которая была расположена на элегантной улице северного Чикаго рядом (но не слишком рядом) с озером, куда из окон этой квартиры открывался прекрасный вид.
Обставить квартиру помогла Паула. Вместе с Дирком они обратились к специалистам по оформлению интерьеров. «Но ты должен следовать и собственному вкусу, – сказала Паула, – чтобы придать жилищу индивидуальность». В основном в квартире стояла итальянская мебель. Темный дуб или орех. Все массивное, однако маловыразительное. Длинные резные столы, на которых даже пепельница казалась украшением. Большие кресла, довольно просторные, чтобы в них можно было развалиться, однако отдохнуть почему-то не получалось. Тусклые серебряные подсвечники, драпировки, сардонический лик Данте, ухмыляющийся вам с изысканного шкафчика. Книг было немного. Маленькая прихожая, большая гостиная, спальня, столовая, кухня и каморка для японца. Дирк проводил здесь мало времени. Иногда по несколько дней кряду он не садился в кресло в гостиной, используя эту комнату, только чтобы пробежать через нее в спальню и переодеться из делового костюма в вечерний. Поднимаясь все выше и выше, он носился как белка в колесе. Контора, квартира, ужин, танцы, снова контора… Контакты однообразные и немногочисленные. Его большая роскошная контора находилась в большом роскошном здании на Ласалл-стрит. Он ездил на автомобиле по бульварам туда и обратно. Светские встречи происходили на севере Чикаго. Ласалл-стрит ограничивала его передвижения на западе, озеро Мичиган – на востоке, Джексон-бульвар – на юге и Лейк-Форест – на севере. О других районах города он знал не больше, чем человек, живущий
