привет. Сначала вспыхивала надпись белым:
ТОРГУЙТЕ
Потом темнота. Против собственной воли вы ждали. И тогда загорались красные буквы:
НА ЯРМАРКЕ
Снова мрак. И огромные буквы обоих цветов ослепляли вас ярким светом, на мгновение заслонив и башню, и небо, и улицу:
КОПИТЕ ДЕНЬГИ
Дальше, за входом на станцию метро «Адамс-стрит» над землей висел венецианский мост, а под ним неспешно текла черная асфальтовая река. Отражаясь от окон кафе и табачных лавок, с обеих сторон этой реки, падали тонкие полоски света. Захватывающий вид. Дирку вдруг пришла мысль, что Даллас во многом такая же и похожа на Чикаго. На это соединение великолепия и дешевизны, мишуры и величественности, роскоши и невзрачности.
– Красиво, – сказала Даллас и глубоко вдохнула. Она была частью этого города.
– Да. – Дирк почувствовал себя лишним. – Хотите сэндвич? Вы голодная?
– Умираю от голода.
Они съели по сэндвичу и выпили кофе в ночной забегаловке – Даллас сказала, что для ресторана у нее слишком грязное лицо, а ей лень его мыть. В тот вечер она была с ним более дружелюбной, чем обычно, немного усталой и не такой бойкой и независимой, какой он привык ее видеть. В ней даже чувствовалась какая-то беспомощность, утомленность, и в Дирке всколыхнулась вся его нежность. Ее улыбка своей теплотой сделала его абсолютно счастливым – пока он не увидел, как с точно такой же улыбкой она поблагодарила за прекрасный кофе прыщавого молодого человека, хозяйничавшего за блестящим никелированным кофейным баком.
19
Вещи, которые совсем недавно были ему жизненно необходимы, теперь почему-то потеряли смысл. Люди, ранее столь желаемые, вдруг стали ненужными. Игры, в которые он играл, показались глупыми. Он смотрел на все глазами Даллас О’Мары, мудрыми и влюбленными в красоту. Как ни странно, Дирк не осознавал, что эта девушка смотрит на жизнь примерно так же, как и его мать. В последние годы он часто обижался на Селину из-за ее отношения к его богатым и влиятельным друзьям – к их обычаям, играм, развлечениям, манерам. А ее образ жизни в свою очередь оскорблял Дирка. В редкие приезды на ферму он, как нарочно, всегда встречал на кухне, в гостиной или на террасе какую-нибудь несчастную замарашку с гнилыми зубами, нелепыми башмаками и трагическим взглядом. Выпивая одну за другой полные кружки кофе, она рассказывала Селине о своих бедах. Повадками эти женщины напоминали диккенсовскую Сару Гэмп. От них неприятно пахло мятой, по`том и бедностью.
– Аж с ноября работы у него никакой нетути…
– Да что вы говорите! Как ужасно!
Лучше бы мать этого не делала.
Иногда на ферму заезжал старый Ог Хемпель, и Дирк наблюдал, как они вдвоем с Селиной ехидно посмеиваются над чем-то, что, как он догадывался, связано со светским обществом Северного берега. Минул не один год с тех пор, как Селина с интересом расспрашивала Дирка:
– Что у них подавали на обед, Дирк? А?
– Ну… суп.
– А перед супом ничего?
– Ах да! Что-то такое… знаешь, такие канапе… с икрой.
– Надо же! С икрой!
Теперь Селина, как шаловливая девчонка, частенько смеялась над вещами, которые Дирк воспринимал абсолютно серьезно. К примеру, над охотой на лис. Жители Лейк-Фореста пристрастились к ней, и в Типпекану держали псарни. Дирк стал прекрасным наездником. Тайны охоты на лис раскрыл Северному берегу один англичанин, некий капитан Стоукс-Битти. И отчасти даже научил британскому выговору. Это был высокий кривоногий молодой человек с лошадиным лицом, довольно замкнутый в поведении. Похоже, что милой барышне Фарнем было просто суждено выйти за него замуж. В Штормвуде Паула устроила охотничий завтрак, который прошел с большим успехом, хотя английские жареные бараньи почки с острой подливкой не получили одобрения американцев. Остальные блюда по возможности были приготовлены по типу блеклых, вялых кушаний, подаваемых во время английских охотничьих завтраков и неизбежно загубленных тепловатым паром. Изящные дамы в идеально сшитых охотничьих костюмах все-таки держались несколько неуверенно и озабоченно, точно девушки, впервые в жизни явившиеся на бал в декольтированном платье. Большинство мужчин в положенных красных пиджаках выглядели неуклюже, за исключением капитана Стоукс-Битти – на нем пиджак сидел великолепно. Лису – озадаченное и с виду немного печальное животное – привезли в клетке с юга, и, когда выпустили, она, вместо того чтобы броситься в укрытие, преспокойно уселась на иллинойсском кукурузном поле. В конце всего действа у вас оставалось чувство вины, как будто вы убили таракана. Дирк, весьма довольный, рассказал об охоте Селине. Ведь это не что-нибудь, а охота на лис!
– Охота на лис? Зачем?
– Как зачем? Зачем вообще бывают охоты на лис?
– Понятия не имею. Раньше они были нужны, чтобы избежать неприятностей в местах, где водится много лис. Разве лисы так сильно расплодились в Лейк-Форесте, что создали кому-то неудобства?
– Послушай, мама, не смеши.
Он рассказал ей о завтраке.
– Но это так глупо, Дирк. Разумно брать из другой страны то, что там делают лучше, чем у нас. В Англии лучше сады, дрова, собаки, одежда из твида, обувь для путешествий и курительные трубки. Они лучше нас умеют занять свой досуг. Но их чуть тепленькие завтраки! Это оттого, что там у большинства хозяек нет газа. Ни одна жена фермера в Канзасе или Небраске не допустит подобного у себя на кухне – ни за что не допустит! А работники не станут есть такой бекон.
Она рассмеялась.
– Ну если ты так считаешь, мама…
Однако Даллас О’Мара была сходного мнения. Как оказалось, она стала популярным человеком среди жителей Северного берега после того, как написала портрет миссис Робинсон Гилман. Ее приглашали на ужины, обеды, танцевальные вечера. Но она призналась Дирку, что ей там скучно.
– Они милые, – говорила она, – но не знают, как получать удовольствие от жизни. Каждый пытается изобразить из себя кого-то, кем он не является. А это дело трудное. Дамы все время объясняют, что живут в Чикаго только потому, что здесь у их мужей бизнес. Они многое умеют делать неплохо – танцевать, рисовать, скакать на лошади, писать или петь, – но все-таки недостаточно хорошо. Они профессиональные любители, которые стараются выразить то, чего не чувствуют или чувствуют не столь сильно, чтобы имело смысл это выражать.
Впрочем, Даллас признавала, что они ценят то, что хорошо делают другие. Заезжих известных писателей, художников, лекторов и героев войны они с размахом и гостеприимством принимали в своих флорентийских, английских, испанских или французских домах на севере Чикаго. Особенно это касалось иностранцев. С 1918 года эти знаменитости наводнили Чикаго (и всю Америку), как тучи
