и услышал веселые голоса и смех. Почему она не может хотя бы иногда работать в одиночестве, без этого сборища!
Даллас в испачканном краской рабочем халате и потертых детских тапочках принимала сбежавших от чикагского общества двух путешественников – генерала Эмиля Гоге и Рульфа Пола. Было заметно, что все трое получают от общения огромное удовольствие. Она представила им Дирка между делом, как будто присутствие этих людей в студии было естественно и ожидаемо, что, судя по всему, вполне соответствовало действительности. Дирку, впрочем, она никогда о них не говорила.
Однако сейчас:
– Познакомьтесь: Дирк де Йонг – генерал Эмиль Гоге. Мы участвовали в одной кампании во Франции. А это Рульф Пол. Да, было дело, правда, Рульф?
Генерал Эмиль Гоге вежливо поклонился, но в его глазах блестел веселый огонек. Он явно наслаждался беседой с Даллас. Смуглое лицо Рульфа Пола озарилось таким светом радостного удивления, что сам он весь переменился. Бросившись к Дирку, он схватил его за руку:
– Дирк де Йонг! Не может быть! А теперь скажите, разве вы меня не знаете? Я Рульф Пол!
– Конечно, я вас знаю, – ответил Дирк.
– Ах нет, я о другом. Я тот… Мы были знакомы, когда вы были совсем маленький. Вы сынишка Селины, так ведь? Моей Селины! Я сегодня к ней собираюсь. Я здесь и ради нее тоже. Подумать только! Я…
Он говорил, смеясь и захлебываясь, как мальчик. Даллас, довольная, широко улыбалась.
– Они удрали, – объяснила она Дирку, – несмотря на организованную для них сегодня обширную программу. Ума не приложу, почему французы считаются вежливыми кавалерами. Генерал – безнадежный мужлан. Правда, генерал? И до смерти боится женщин. Он единственный французский генерал, который в плену взялся учить английский язык.
Генерал Гоге закивал изо всех сил и захохотал.
– А вы чем занимаетесь? – обратился он к Дирку на слишком правильном английском. – Вы тоже художник?
– Нет, – ответил Дирк, – я не художник.
– Кто же тогда?
– Э-э… занимаюсь облигациями. То есть банковским делом. Облигациями.
– О да! – учтиво откликнулся генерал. – Облигациями. Хорошее дело – облигации. Мы, французы, их очень любим. И к американским относимся с большим уважением. Это я про нас, французов.
Он кивнул и с тем же блеском в глазах снова повернулся к Даллас.
– Мы все поедем, – объявила Даллас и побежала в тесную маленькую спальню, куда вела дверь прямо из студии.
Это было несколько чересчур.
– Куда поедем? – спросил Дирк.
Генерал тоже, казалось, пришел в замешательство.
– Мы все придумали, – с радостью объяснил Рульф. – Едем к вашей маме. Вы тоже с нами, да? Вы просто должны!
– Едем? – включился в разговор генерал. – И куда же? Я думал, мы тут спокойно посидим. Здесь так хорошо. Никаких комитетов по нашему приему, – тоскливо протянул он.
Рульф стал рассказывать подробнее:
– Мама мистера де Йонга – фермерша. Помните, на корабле я вам про нее рассказывал. Она так помогла мне, когда я был ребенком! Это она первая рассказала мне, что такое красота. Удивительная женщина! Выращивает овощи.
– Ах, ферма! Ну да! Я ведь тоже фермер. Так едем?
Он вновь потряс руку Дирка. И впервые взглянул на него с интересом.
– Конечно, я поеду. А мама знает, что вы к ней собрались? Она надеялась с вами увидеться, но думала – вы теперь такой известный…
– Подождите, пока я расскажу ей про тот день, когда оказался в Париже с пятью франками в кармане. Нет, она не знает о нашем приезде, но она ведь сейчас там, на ферме? У меня такое чувство, что она все такая же и обязательно там будет. Ведь правда?
– Она точно будет.
Ранней весной дел на ферме всегда невпроворот.
Даллас вышла из спальни в длинном пальто и новой весенней шляпе. Она помахала рукой верной Гилде Хэнан:
– Скажите всем, кто будет меня спрашивать, что я ушла, повинуясь зову весны. Если придет мальчик за рекламой маски для лица, скажите ему, что срок сдачи – завтра.
Они спустились по лестнице и умчались в мощном автомобиле, который, как оказалось, был предоставлен путешественникам. Через центр Чикаго, по Мичиган-авеню, на юг. Чикаго, в апреле нередко пасмурный и серый, сегодня нарядился в золотисто-голубое. Воздух был холодный, но под этой суровостью веяло надеждой на скорое тепло. Даллас и Пол увлеклись парижскими планами и воспоминаниями.
– А ты помнишь, как мы… у нас на всех было всего семь франков, а обед стоил… так, значит, ты точно приедешь в июне… маслом… говорю тебе, ты способная… ты станешь большим художником, Даллас… не забывай, что сказал Вибре… учиться… работать…
Дирк страдал. Он показывал достопримечательности генералу Гоге. Двадцать миль бульвара. Система парков. Самые красивые в стране. Гранд-бульвар. Дрексел-бульвар. Джексон-парк. Центральная железная дорога Иллинойса. Ужасные поезда, это правда, но их скоро электрифицируют. Понимаете, они будут ездить на электричестве. И тогда уже вокруг не будет столько гари. Холстед-стрит. Самая длинная улица в мире. И генерал отзывался вежливо:
– Ах, вот как! Да-да. Понимаю. Очень интересно.
Богатый чернозем Верхней Прерии. Еле-еле проклевываются свежие, зеленые росточки. Теплицы. Ферма. Ферма очень аккуратная и ухоженная. Белый дом с зелеными ставнями (мечта Селины сбылась) улыбался им сквозь ивы, на которых заботами ранней и влажной весны уже набухли видные сквозь дымку почки.
– Но мне казалось, вы говорили, что ферма небольшая! – воскликнул генерал Гоге, когда они вылезли из машины.
Он оглядел раскинувшиеся поля.
– Она и есть маленькая, – уверил его Дирк. – Всего около сорока акров.
– Это для вас, американцев. На маленьких полях сажаем мы, французы. У нас не хватает земли. Какая же у вас огромная страна!
Он взмахнул правой рукой. Чувствовалось, что, если бы левый рукав не был пуст, он широко раскинул бы обе руки.
В тихом чистом доме Селины не оказалось. На веранде и в саду тоже. Из кухни вышла Мена Брас, флегматичная, невозмутимая. Миссис де Йонг в поле. Она ее позовет. Для этого Мена сняла с крюка на стене рожок и громко прогудела в него три раза, потом еще три. Мена стояла в дверях кухни, повернувшись в сторону полей, и с каждым разом ее раскрасневшиеся щеки раздувались вовсю.
– Она услышит и придет, – уверила их Мена и вернулась к работе.
Гости вышли на веранду и стали ждать Селину. Она была на западном шестнадцатом участке – том самом, некогда неплодородном, глинистом и полузатопленном. Дирку стало немного неловко и вместе с тем стыдно своей неловкости.
Но вот на фоне солнца, неба и полей они увидели направляющуюся к ним маленькую темную фигурку. Селина шла быстро, ступая,
