они иначе смотрят на женщину, они женщину боготворят, они клянутся, что жить без нее не смогут. По крайней мере, такие клятвы Фанни выслушивала прошлой осенью – а ведь прошлая осень была совсем недавно, разве нет?
Вне себя от гнева, Фанни буравила взглядом мерзкого Байлза: как он посмел ее жалеть? – но даже в эту минуту сомнения умножались, принимали более отчетливые формы, заползали, подобно промозглому туману, прямо к Фанни в сердце. Допустим – всего на миг, сказала себе Фанни, – что Байлз прав: что она и впрямь достойная сочувствия женщина во власти иллюзий. Допустим, жизнь вот-вот прекратит баловать ее теплом и счастьем (может быть, уже прекратила), что тогда? Что делать такой женщине? Как протянуть вторую половину срока, отпущенного ей в этом странном мире, пройти еще два этапа – пожилой возраст и старость (отсчет начнется в день ее пятидесятилетия)? Чем заняться женщине – бездетной, без каких-либо талантов, без особых интересов? Прежде ее интересы сводились к друзьям и красоте, – и жизнь текла легко и радостно; теперь же ситуация отягощена тем обстоятельством, что по уважительнейшей из причин эта бездетная женщина избавилась от мужа. Помнится, окружающие превозносили ее доброту, говорили, что у нее чудесный характер, но ведь не трудно проявлять щедрость и доброту, когда имеешь все; мало того – когда имеешь все, невозможно вести себя иначе. Доброта была обусловлена счастьем, питалась от счастья. Останется ли Фанни столь же доброй, щедрой, снисходительной и так далее на новом жизненном этапе – в годы, что лежат перед нею, как неведомая земля за верстовым столбом с надписью «50»? Уж конечно, там, после пятидесяти – холод; он будет нарастать с каждым годом, что станет раздевать Фанни подобно разбойнику с большой дороги. Ей вспомнилась давешняя хозяйская дочка. «Тугощекая юность» – так Фанни вчера подумала. Снисходительностью тут и не пахнет. А как насчет доброты? Надолго ли хватит доброты, когда никому дела уже не будет, добра Фанни или нет? И не пора ли уже избавляться от этой привычки – манить пальчиком? Раньше Фанни улыбалась, поднимала пальчик – и тотчас все бросались к ее ногам. Жалкая выйдет сцена, если теперь этот жест не встретит ни единого отклика, ни единого, даже слабого, порыва!
Глаза Фанни потемнели – их затуманило страхом. Сэр Стилтон исчез для нее. В течение нескольких кошмарных мгновений Фанни видела перед собой старуху: по мере утрачивания тех, кто к ней неравнодушен, старуха склоняется к перееданию, превращается в обжору, а несварение и тоску вымещает на прислуге.
– Именно в этот период, – прозвучало вдруг из темной тучи, в последние минуты прятавшей сэра Стилтона (и прозвучало жутким ответом на мысли Фанни), – крайне важны мужья. Вот почему за них следует держаться, вот почему развод – большая ошибка. Любовники, как вы, вероятно, знаете, ведь, судя по всему, в свое время были недурны собой и, полагаю, имели любовников…
В свое время… Он сказал «в свое время». Фанни словно очнулась. В свое время. Господи! Что бы ни уготовило ей будущее, никто не станет отрицать, что и полугода не прошло с того дня, когда Дуайт… «Да что же это я, – теперь Фанни перебивала ход собственных мыслей, – так цепляюсь за Дуайта, за этого мальчика, словно он – моя единственная надежда, бедный малыш…»
– Любовники, – гнул свое сэр Стилтон, твердо намеренный завершить фразу, – как вам, должно быть, еще помнится, неизменно оставляют сосущую боль под ложечкой.
Иллюзия рассеялась полностью, сэр Стилтон был реальнее некуда. Фанни сверлила его ледяным взглядом. Что за выражения! Что за манера говорить о заключительных стадиях ее романов – пусть печальных, но не лишенных специфического очарования и всегда облагороженных искренним сожалением! Как свежи все они в памяти Фанни! Бедняжка Адриан Стейси, предшественник Дуайта; с ним Фанни рассталась менее года назад и могла бы до словечка, до интонации воспроизвести их последний разговор, и уж будьте уверены – и слова, и тон явили благородство их обоих. Правда, расставание с предшественником Адриана Стейси, с Перри Лэнксом, который сделал потом блестящую карьеру (или между Перри и Адрианом затесался кто-то еще?), было не таким томно-сладостным, потому что Перри, как адвокат, требовал конкретики.
– Ах, Перри, какая же конкретика в любви? – увещевала Фанни – противница клятв и даже обещаний.
Тогда Перри Лэнкс предположил (как на перекрестном допросе, честное слово!), что Фанни просто дурочка.
– Дорогая моя, без конкретики нынче никуда, – сказал он устало и терпеливо, будто объясняясь с ребенком.
И все-таки даже в этом расставании не было ничего похожего на боль под ложечкой: разве только Фанни пришла к убеждению насчет признаков усталости и терпеливости. Едва таковые появляются, с возлюбленным пора закругляться, решила она тогда, надеясь, что Перри ее настроя не заметил. Ну а что до прочих любовников, о каждом из них Фанни вспоминала исключительно с восторгом и нежностью.
Но вот он, этот беспардонный Байлз, хлещет ее словами – будто пощечины отвешивает: связывает милых, преданных бывших возлюбленных с сосущей болью под ложечкой.
– Даже представить не могу… – начала было Фанни.
– …почему ваши подруги ходят ко мне, – незамедлительно закончил за нее Байлз.
– Вот именно. Сколько я вам должна? – добавила Фанни и протянула руку к перчаткам и сумочке.
– Я еще не отработал свой гонорар, – сказал Байлз и резко бросил: – Сядьте! – потому что Фанни поднялась и нависла над ним.
– С меня довольно! – сказала она в ответ, открывая сумочку. – Так сколько?..
– Ладно, не хотите садиться – слушайте стоя.
– Не желаю я больше слушать! Сколько…
– Раньше выслушаете – раньше уйдете, – оборвал ее Байлз. – Так вот: в долгосрочной перспективе единственный, кто нужен женщине, шансы которой неутешительны…
– Этого достаточно? – оборвала его Фанни, шлепнув на стол несколько банкнот.
Слушать дальше она не собиралась.
– Во всем мире, – не смутился сэр Стилтон, – как я пытаюсь вам сказать, дело до подобной женщины может быть только одному человеку. – Сэр Стилтон отодвинул банкноты. – И этот человек – ее супруг. Как правило, ему, бедолаге, просто ничего другого не остается. Вы поступите очень благоразумно, если без промедления вновь сойдетесь с вашим Скеффингтоном. Поверьте, это ценнейший совет. – Сэр Стилтон принялся постукивать по столешнице ножом для бумаги. – По гроб жизни будете меня благодарить.
Внезапно он отложил нож и встал из-за стола. Это не помогло – высокая Фанни все-таки доминировала над ним, крепко сбитым, коротконогим, почти квадратным. «С вашим Скеффингтоном», – мысленно повторяла она, сверху вниз глядя на сэра Стилтона, исподтишка косясь на собственную деликатную переносицу и отмечая, что носик ее по-прежнему прелестен. Этот Байлз не предварил
