Сейчас он с новым приливом бодрости внимательно перечитывал — бог знает, в который раз — фразу: «Приду к одиннадцати. Агнешка». Она была похожа на условный шифр. И Павел решил прийти сюда к указанному в записке часу и расшифровать ее. Ведь все можно выяснить в откровенном и честном разговоре. Он больше не боялся услышать даже самую горькую правду. С «Искры» он вернулся вооруженный новым опытом, который поможет ему многое перенести. Облегчит ему душу это свидание или, наоборот, ляжет на нее новой тяжестью, — все равно, жизнь не оскудеет. Удивительно, до чего эта история с «Искрой» с самого начала тяготела над его отношениями с Агнешкой! А ведь между тем и другим нет как будто никакой связи. Ну вот он скова приехал с завода — и через час или два они с Агнешкой придут к какому-то определенному решению, скажут друг другу «да» или «нет». «А, может, она меня никогда и не любила?» — мелькнуло вдруг в голове у Павла.
Он задумался, но через минуту аккуратно сложил записку и сунул ее на старое место, в дверную щель.
Город все гуще заполняла толпа гуляющих. На некоторых улицах стало как будто светлее и теплее, и они походили на длинные залы, шумные и сияющие огнями. В этот майский вечер мало кто сидел дома. Шагали по мостовой, не обращая внимания на сновавшие повсюду автомобили, которые блестящими боками терлись о людей, — и никто этому не удивлялся, и никому не приходило в голову соблюдать в такой вечер правила уличного движения. Среди гуляющих бродили группы делегатов, участвовавших в демонстрации. Их можно было отличить по одежде: тут и там мелькали петушиные перья на шапках шахтеров, платки и кораллы ловичских крестьянок, мундиры кадетов и подхорунжих. Все любовались иллюминацией новых зданий. А развалины укрылись в черной тени майской ночи, и толпа проходила мимо, не глядя на них. Варшавяне давно уже научились не замечать руин. В этот вечер разоренные кварталы Варшавы были безлюдны.
* * *
Попробуйте-ка пробраться через площадь! Она полна народу, как громадный дворцовый зал, свод которого усеян миллионом звезд. Чего здесь больше — звезд или людей, танцующих на асфальте? Попробуй сочти!.. Бетонные «островки» на остановках трамваев, рельсы, газоны, скверы, тротуары и мостовые — все гудит радостно-возбужденными голосами. Танцуют студенты с румяными официантками, каменщики с уборщицами, солдаты с фабричными работницами, молодые рабочие приглашают на вальс стенографисток с начерненными ресницами. Первомайское шествие разбилось на пары. Здесь можно увидеть недавних знаменосцев и тех, кто нес транспаранты с лозунгами, шоферов грузовиков с Жерани, трактористов, рабочих-новаторов… Пляшут стар и млад, большие и малые, красивые и некрасивые. На женщинах платья из тканей польского производства — образцы этих тканей и цифры выпуска все видели сегодня на демонстрации. Перманент, сделанный в дешевых парикмахерских, туфли-танкетки, бусы с Хмельной или Маршалковской, грубошерстные пиджаки, расстегнутые воротники без галстуков… Тепла майская ночь. Густая толпа кружится среди площади, пары то и дело сталкиваются.
— Попробуй-ка, проберись! — говорит Антек. — Ничего не выйдет, только потеряем друг друга.
Они стоят втроем, Антек, Вейс и Свенцкий, около памятника Дзержинскому. Минуту назад с ними были еще Збоинский и Шрам, но те вздумали искать Олека Тараса, который, должно быть, танцует где-то, — и затерялись в толчее.
— А что если объявить по радио? — со смехом предложил Свенцкий: — «Ищут рыжего карлика, рост — один метр десять сантиметров, кличка Лешек. Доставить за вознаграждение к киоску минеральных вод».
— Он бы этого тебе никогда не простил, — засмеялся и Вейс.
— Ну, пойдемте, — сказал Антек. — Авось, в конце концов, встретим их.
Свенцкий пожал плечами.
— Ручаюсь вам, что они уже где-нибудь пляшут.
— Ищут пятилетнего Юзека Марцинека, потерявшего родителей! — загремел неожиданно репродуктор. — Просим доставить его к павильону Радио.
Мальчики так и покатились со смеху.
— Ну, что тут смешного? — возмутилась какая-то женщина. — Ребенок пропал, а они гогочут!
— Мы тоже потерялись, пани, — мрачно пояснил ей Свенцкий. — И как раз ищем родителей.
Женщина выпучила глаза.
— Мы — тройня с Мокотовской, — с поклоном продолжал Свенцкий. — Разве вы не читали про нас в «Жице Варшавы»?
Из репродуктора плыла уже мелодия танго. Три товарища протолкались к киоску с напитками.
— Глядите-ка! — воскликнул вдруг Антек. — Это, должно быть, корейцы!
Четверо юношей в темно-синих костюмах и девушка с косым разрезом глаз улыбаются, стоя среди толпы зевак. Два зетемповца пробуют с ними поговорить, один приколол девушке значок с изображением голубя. «Спасиба», — по-русски благодарит кореянка. Кто-то угостил их мороженым. У девушки лицо плосконосой детской куколки, в волосах белая гвоздика. Зетемповцы умолкли и с восхищением засмотрелись на кореянку.
— Пхеньян и Варшава — брат и сестра, — говорит маленький зетемповец, который приколол девушке значок. — Понимаете?
Корейцы кивками и улыбками подтверждают, что все поняли. Вокруг захлопали, а они через минуту пошли дальше, сопровождаемые свитой очарованных зрителей.
— Как хорошо он сказал! — шепчет Вейс. — «Пхеньян и Варшава — брат и сестра». Она, наверное, поняла.
— Ну, это еще неизвестно, — возразил Свенцкий (он не любил выдавать своих чувств). — Корейцы — народ вежливый и приветливый.
Вейс тронул Антека за плечо.
— Ты мог бы в нее влюбиться? — спросил он тихо. — Знаешь, я, кажется, мог бы.
Антек, не отвечая, смотрел вслед уходившей девушке. Еще с минуту виден был белый цветок в ее волосах, потом она скрылась в толпе.
— Да, и я тоже, — шопотом сказал он, когда они зашагали дальше. И покраснел. Но Вейс притворился, что не видит этого.
* * *
Если Павел и сегодня не придет и не даст о себе знать, значит, все кончено. Тогда уже не стоит разбираться, кто из них двоих виноват. Только в романах все выясняется с самого начала. А в жизни, хотя ее часто сравнивают с романом, бывает иначе. Жизнь — это такой роман, где судьбы героев волнуют автора гораздо меньше, и он частенько предоставляет случаю решать их. Жизнь — это роман с рыхлой композицией.
Агнешка не верит в предчувствия, но сегодня ей что-то подсказывает, что Павел здесь, поблизости. Он снился ей всю ночь, и утром, еще не открывая глаз, она несколько минут ждала, не услышит ли его голос. Потом начала торопливо одеваться, так как в восемь назначен был сбор у школы.
Уже издали увидела она знамя, развевавшееся над группой зетемповцев, которые, громко перекликаясь, только что начали строить колонну. В подворотне и на дворе царила неописуемая кутерьма. Старшеклассники загоняли в ряды младших, гарцеры при помощи Реськевича развертывали большой транспарант, вынесенный из вестибюля. Учителя стояли в стороне, с любопытством наблюдая за ними, и готовы были выполнять каждый приказ зетемповцев. Агнешка увидала Моравецкого — он стоял с панной Браун и доктором Гелертовичем и улыбнулся ей.
— Мы, кажется, пойдем в последних рядах, — сказал он, когда Агнешка подошла поздороваться. — Мальчики нервничают, лучше сегодня их не раздражать.
Все засмеялись. — А что же вы без цветов? — удивился Гелертович.
Агнешка поискала глазами Антека Кузьнара. Он стоял на ступеньках крыльца и что-то объяснял Ярошу, а тот все поглядывал на часы. Их обступили несколько учеников одиннадцатого класса. Наконец, Ярош, кивнув головой, вошел в дом. Раздался крик:
— По рядам!
Через минуту колонна должна была тронуться. Антек издали заметил Агнешку и подбежал. — День-то какой хороший! — сказал он, внимательно вглядываясь в нее серыми глазами. — Погоди, я приколю тебе цветы. — Он разделил пополам свой пучок гвоздик.
— Бронка пошла с институтом? — спросила Агнешка.
— Да. А отец — со своими строителями… Булавка у тебя найдется?
Он бережно приколол к зетемповской блузке Агнешки алые гвоздики. — Спасибо, — поблагодарила она с улыбкой. — Скажи Бронке, что я на этой неделе непременно побываю у вас. И кланяйся всем. — Ладно, — отозвался Антек. Агнешка перехватила брошенный на нее быстрый взгляд и с беспокойством поняла, что от Аптека ничего не узнает. — Ну, мне пора, — сказал он только. — Сейчас двинемся.
Еще мгновение они стояли друг против друга, и Агнешке показалось, что Антек ждет от нее вопроса. Но у нее не хватило смелости задать его.
После демонстрации, около пяти, она проводила домой несколько малышей, живших на Жолибоже. Вернулась усталая, ей было жарко, в висках еще отдавались шум и крики, в глазах мелькала красочная пестрота шествия, множество быстро сменявших друг друга картин, залитых ярким светом солнца.
Все время она высматривала кругом Павла. Но через какой-нибудь час уже невозможно было различить отдельные лица в толпе, которая неслась высокой и бурной волной, заполняя город. Агнешка шла в группе учителей в предпоследнем ряду, между Моравецким, который все больше молчал, и панной Браун. Справа шагало начальство: она видела издали массивную голову Яроша и седого, очень прямо державшегося Шнея в черном костюме. Зетемповцы, шедшие во главе колонны, призывали всех равнять ряды, учителя слушались их команды, и Агнешка каждый раз толкала Моравецкого: — Левее, пан профессор! — Перед ними шагал Постылло со свитой подхалимов из восьмого «Б».
