Все время она высматривала кругом Павла. Но через какой-нибудь час уже невозможно было различить отдельные лица в толпе, которая неслась высокой и бурной волной, заполняя город. Агнешка шла в группе учителей в предпоследнем ряду, между Моравецким, который все больше молчал, и панной Браун. Справа шагало начальство: она видела издали массивную голову Яроша и седого, очень прямо державшегося Шнея в черном костюме. Зетемповцы, шедшие во главе колонны, призывали всех равнять ряды, учителя слушались их команды, и Агнешка каждый раз толкала Моравецкого: — Левее, пан профессор! — Перед ними шагал Постылло со свитой подхалимов из восьмого «Б».
«Боже, — думала Агнешка. — Почему его нет здесь… Как много мы могли бы сказать друг другу…»
В начале третьего они уже прошли перед трибуной, и затем на мосту Понятовского их колонна рассеялась в разные стороны. Под виадуком школьники гурьбой ринулись к грузовикам, на которых продавали мороженое. На лестнице началась ужасная давка, так как сюда хлынула толпа пешеходов, которые возвращались в районы, отрезанные шествием. У Агнешки сорвали с блузки подаренные Антеком гвоздики. — Не лезьте на людей! — умоляла она свою орду. — Ксенжик! Ради бога, выплюнь изо рта камень!
Ксенжик камушек изо рта вынул, но тут же метнул его в блестящий бок автомобиля, стоявшего под мостом.
Агнешка так и не встретила нигде Павла. А между тем она была уверена, что он сегодня здесь, в Варшаве. Как легко утратить любовь… Несколько необдуманных слов, один миг упорства… Она не знала всех мыслей Павла, не сумела угадать тех его переживаний или черт характера, которые побудили его уехать. И сейчас она чувствовала, что она хуже Павла, что она не доросла до него. Неизвестно почему, она и раньше всегда считала, что настоящий, сильный духом мужчина должен хоть раз в жизни отречься от любви во имя какого-либо дела, более высокого и важного, чем счастье двух людей. И вот Павел так и сделал. В глубине души Агнешка восхищалась им, но вместе с тем была не вполне уверена, что это «высшее» дело Павла требовало таких жертв.
Скоро и на Жолибоже должно было начаться гулянье. Агнешка обещала дочке Синевичей прийти на вечер в Дом культуры. Но мысли о Павле не давали ей покоя. Никакие развлечения не могли рассеять их. «Что со мной творится? — почти со страхом спрашивала она себя. — Ведь это же какое-то безумие!» Она не могла усидеть дома. Торопливо переоделась, бросая куда попало все, что сняла с себя, — только бы поскорее выйти на улицу, очутиться на людях, в толпе, где каждое лицо могло на миг показаться ей лицом Павла. Она тосковала по нем, и ей сейчас необходимы были эти почти безнадежные поиски, хотя бы самая мимолетная надежда, муки тревожно бьющегося сердца.
Она вышла из опустевшей квартиры. Если Павел придет, некому будет впустить его. Мысль эта так испугала Агнешку, что она вырвала из блокнота страничку и впопыхах написала несколько слов: «Ах ты, бедная дура!» — пробормотала она, охваченная и стыдом и ужасом. Ей казалось, что весь дом слышит шуршанье этой бумажки, которую она сунула в дверную щель, и во всех двадцати квартирах люди теперь узнают, что у нее в мыслях.
«Все так просто и ясно, — сказала она себе вдруг. — Я его полюбила с первого дня».
* * *
Разумеется, на улицах немало и пьяных. Вот двое, обнявшись и пошатываясь, стоят в толпе, обступившей танцующих. Бормочут что-то заплетающимся языком, таращат мутные глаза. И страшны и смешны эти лица безумных пророков. Один откидывает со лба взлохмаченные волосы, другой целует его в щеку. Они пытаются плясать, но ноги их не держат, и оба вот-вот упадут на асфальт. Вокруг смеются, ругают их.
— С каким удовольствием я дал бы им в зубы! — говорит Свенцкий свистящим голосом.
— Сегодня опьянеть легко, — вступается за них Антек. — Очень уж жарко было на солнце. Смотри, у них рожи медно-красные, как у индейцев. Да и почти у всех, кто стоит вокруг, лица, как обожженные, затылки и лысины отливают багровым блеском в свете фонарей. У девушек розовеют обнаженные руки и шеи, и кажется, что от них пышет жаром.
— Алло! — кричит вдруг Антек. — Здорово! Наконец-то!
— Мы вас целый час ищем!
— Где вы пропадали?
Збоинский и Шрам проталкиваются к своим, потные, растрепанные. Они уже издали показывают книги, выигранные в лотерее в павильоне, на другом конце площади. Свенцкий сразу уткнулся носом в страницу и с миной знатока бурчит что-то. Как это на него похоже — читать в толпе посреди площади! Товарищи вырывают у него из рук книгу, происходит короткая стычка, толстяк в ярости. — Это не для тебя, слишком серьезная книга, — ворчит он на Збоинского. — Ступай туда и попроси вежливенько: «Дайте мне лучше, пани, «Утку-чудачку», потому что я в этой книге ничего не понял».
Шрам захохотал так оглушительно, что стоявшие вблизи шарахнулись в сторону.
— Свинья ты! — шепчет ему Збоинский. — Отдай мои три злотых!
— Знаете что? — тихо говорит Вейс, очнувшись от задумчивости. — Давайте всегда держаться вместе. И после окончания школы… Всю жизнь, понимаете?
Зетемповцы слушают внимательно. Антек смотрит на Вейса с легким недоумением. Но у Збоинского уже в глазах зажглись искорки восторга.
— Я давно хотел это предложить. — Он строго сдвигает брови. — Ну, а вы все что на это скажете?
Вейс загляделся куда-то вдаль и улыбается своим мыслям.
— Мы могли бы съезжаться в назначенное время. И тогда каждый будет рассказывать остальным обо всем, что он пережил и повидал на свете.
— И про все то, что он сделал? — нерешительно добавляет Збоинский.
— Ну, конечно, — поддержал его Вейс. — И каждый из нас обязан будет ничего не скрывать от других. Ну, если он, например, усомнится в чем-нибудь… или сделает промах… Все он должен будет откровенно нам рассказать.
Мальчики помолчали задумавшись. Из репродуктора раздались звуки куявяка, и танцующие пары вылетели на середину площади.
— А ведь это будет нелегко, — сказал Антек.
Но Збоинский возмущенно запротестовал:
— Почему же? Если каждый даст такое обязательство… я голосую за!
— А я — против! — воскликнул Свенцкий. — И вообще это утопия. Я никаких таких обещаний не даю. Мои ошибки и сомнения будет расценивать партия.
Мальчики были очень разочарованы и с беспокойством переглядывались. А Свенцкий принял важный вид и смотрел на всех с злорадным удовлетворением.
— Ну, это мы еще обсудим, — заметил Антек после некоторого молчания.
Он улыбнулся огорченному Вейсу.
— Да ты не горюй, — сказал он ему вполголоса. — Так или иначе, мы все равно будем все держаться вместе.
— Слышите? — Шрам стал насвистывать мелодию, которую передавало радио. — Это полька ансамбля «Мазовше».
Действительно, куявяк сменился задорной полькой. Толпа задвигалась веселее, вокруг слышались смех, притоптывание каблуками.
Ой, хорошо выпить стаканчик иль кружечку.
А еще лучше сплясать веселую полечку.
Три девушки со смехом пробежали мимо школьников, шурша платьями. Мальчики смотрели им вслед. Шрам как-то странно покашливал. Пять носов беспокойно, с научной любознательностью, втягивали струю нежного аромата духов, но спустя мгновение те же пять носов уже приняли самый безразличный вид.
— А где же Тарас? — вспомнил вдруг Свенцкий.
— Мы его мельком видели, — хмуро сообщил Шрам. — Он откалывал оберек.
— Ну и что же вы?
— Ничего. Мы ему кивали, а он и ухом не повел.
— У него была большая нагрузка, — беспристрастно пояснил Збоинский. — А кроме того, даю честное слово, что он сегодня сделал себе холодную завивку. Оттого и боится показаться нам на глаза.
— Не может быть! — ужаснулся Вейс.
Шрам проявлял признаки моральной неустойчивости:
— Э, может, тебе только показалось… И, наконец, если даже это правда, что же тут такого?
— Как что такого? — перебил Збоинский. — Ведь он носит зетемповский значок!
— Этот шалопай опозорит нас перед всей Варшавой! — крикнул Свенцкий.
— Давайте проверим это на месте, — решил Антек. — Идем!
Но их задержал голос, прозвучавший из репродуктора:
— Внимание! Внимание! В толпе затерялся восьмилетний испанец, Диего Абрантес. Родители просят доставить ребенка на пункт Польского радио. Внимание! Повторяем: затерялся восьмилетний испанец Диего Абрантес!
Они остановились как вкопанные и уже не слышали музыки, которая через минуту снова расшевелила толпу.
— Это, наверное, сын каких-нибудь эмигрантов, — предположил Вейс.
Збоинский кивнул головой.
— Может, отец его сражался под Тахо.
— Или под Гвадалахарой!
— Надо его разыскать, — сказал Антек.
* * *
Скоро десять. Павел проголодался и его мучит жажда. В ларьках нет больше пива, продавщица говорит голосом человека, внезапно разбуженного от сна: — Ничего нет, все выпили. — Мокрыми опухшими руками она выполаскивает пену из кружек. — Есть только чистая вода, — добавляет она уже приветливее. Павел залпом выпивает кружку до дна, не замечая, что его толкают прохожие.
