Лили с каждым днем все больше боялась Брассара. Ради удовлетворения своей страсти он, действительно, был способен на все. И ни просьбы, ни увещевания на него не подействовали бы.
Какая громадная разница была между ним и доктором Вильмом, пожертвовавшим жизнью ради ее спасения.
Было около семи вечера, когда Леон покинул замок. Никто не видел и не знал, куда он идет. Он был в черном сюртуке и черной шляпе. Брассар шел медленно и осторожно, оглядываясь по сторонам.
Выйдя из леса на лужайку у дороги, ведущей в рыбацкую деревню, Леон в некотором отдалении увидел человека. Тот облокотился о дерево и смотрел на море. Человек стоял к Брассару спиной и, как и он сам, был одет во все черное. Он ли пригласил Леона сюда?
Услышав шаги, незнакомец обернулся. Это был доктор Гаген. Леон подошел к нему.
Гаген явно волновался. Он пришел поговорить с Леоном, поговорить совершенно спокойно, а теперь понял, что родительские чувства пробудились в нем с неожиданной силой. Хотя и запоздало.
Шевельнулось ли что-то ответное в Леоне? Вряд ли. Он уже раньше видел Гагена и теперь старался угадать, что тому от него нужно. Может быть, он хочет повести разговор о Лили?
Леон Брассар холодно поклонился Гагену и подошел.
— Это вы пригласили меня сюда? — спросил он.
— Да, я. Письмо анонимно, но оно не подписано по важным причинам, Леон Брассар.
— Откуда вы знаете мое имя? — спросил Леон.
— Сейчас вы все узнаете. То, что я хочу вам сообщить, гораздо важнее всего, что вы можете предположить, и касается тайны вашего рождения, равно как и вашего будущего.
Леон недоверчиво посмотрел на Гагена.
— Должен сознаться, доктор, я не очень люблю, когда другие суют нос в мои дела, — заносчиво сказал он.
— Я знаю причину вашей подозрительности, Леон Брассар. Вы хотите остаться здесь как можно менее заметным, вы не хотите, чтобы знали о вашем прошлом. Но не бойтесь старого Брассара, он не преследует вас за взятые у него деньги. Они возвращены ему.
У Леона вытянулось лицо.
— Почему вы мне это говорите? — сказал он. — Самсон Брассар — мой отец, и это дело касается только нас двоих. Нечего сюда впутывать других.
Ответ Леона произвел на Гагена тяжелое впечатление.
— Вы называете старого Брассара своим отцом?
— Конечно. А разве не так?
— Нет, не так. Дело в том, что старый Брассар — только ваш названый отец. Я и пригласил вас сюда для того, чтобы сообщить это, — отвечал Гаген.
— Старик Брассар мне не отец? — удивленно переспросил Леон.
— Он взял вас маленьким ребенком на воспитание и прекрасно выполнил свой долг.
Леон помолчал несколько мгновений, усваивая услышанное, потом лицо его приняло обычное неприятно-насмешливое выражение.
— Гм, — хмыкнул он. — Хороши же, видно, были родители, коли подкинули свое дитя слуге. Было бы лучше, если б вы вообще не рассказывали мне всего этого. Я хоть и не изнежен, но подобные вещи возбуждают странные мысли. Да и чем вы докажете верность сказанного, господин доктор?
— Доказать очень легко, Леон Брассар. Ваш настоящий отец искал вас, тосковал о вас, наконец нашел, но, надо полагать, слишком поздно…
— Тосковал обо мне? — перебил Леон. — Не смешно ли! Добрый отец соскучился по своему сыночку через двадцать лет после того, как тот прожил у старого Брассара…
— Вы не можете судить об этом, Леон.
— Добрый отец! Ха-ха-ха! — Леон уже в полный голос рассмеялся Гагену в лицо. — Если вы знакомы с этим достойным папашей и не менее любезной мамашей, передайте им от моего имени, что, не заботясь обо мне столько времени, они могут и дальше меня не вспоминать. Но все, что вы мне сейчас рассказываете, сказки. Мой отец — Брассар. Или вы хорошо знаете того, кто выдает себя за моего отца?
— Ваш отец хотел бы вновь назвать вас своим сыном, отдать вам все, что у него есть, и отвести от преступного пути, на который вы ступили.
— Кто же этот добрый отец?
— Я вижу, что ты хочешь облегчить мне тяжесть признания. Твой отец — я!
— Вы? — поразился Леон, но тут же насмешливо-недоверчиво сказал: — Очень странно!
Такой реакции Гаген не ожидал. Его горе и искренность его родительской любви встретили в сыне только стойкое недоверие и даже циничную усмешку.
— Да, я твой отец, — печально подтвердил Гаген, который в первое мгновение хотел обнять сына, но теперь словно злая невидимая сила оттолкнула его. — Но я нашел тебя, чтобы снова потерять. Я хотел взять тебя к себе тотчас же после твоего рождения, сделать счастливым и богатым. Я забрал тебя от недостойной твоей матери, но, поскольку сам в то время был близок к смерти, отдал на попечение старого Брассара. Теперь пришло время сознаться во всем этом…
— Но к чему? Какая теперь разница? — жестко сказал Леон.
— Я больше не мог нести в душе своей этот груз. И еще я хотел и, наверное, мог бы до недавнего времени сделать тебя счастливым, если бы ты не зашел так далеко по преступному пути. Но теперь поздно…
— Вы для меня совершенно чужой человек, сударь, и я не понимаю, какое вы имеете право в чем-то меня обвинять?
— Ты сам отнимаешь у меня счастье называть тебя своим сыном, ты не позволяешь мне спасти себя. Что ж, теперь твоя судьба не в моих руках. А судьбе твоей теперь не позавидуешь. Ты — поджигатель, сообщник, вдохновитель той погибшей сиделки из сумасшедшего дома…
Леон вздрогнул и с ненавистью взглянул на отца.
— Если вы позвали меня сюда, чтобы разыгрывать эту комедию с отцом, то напрасно трудились. Кто бы вы ни были, меня нисколько не прельщает возможность сделаться вашим сыном. Или вы полагаете, что найдется на свете хоть один идиот, который вдруг станет называть совершенно чужого человека отцом, после того как он двадцать лет знать не хотел своего ребенка?
— Найден и потерян, — убито прошептал Гаген после отповеди Леона. А тот повернулся и быстро пошел прочь.
— Леон! — крикнул ему вслед Гаген.
Леон поспешно уходил.
«Какое ужасное свидание! — сказал себе Гаген. — Такого сокрушающего удара я еще не испытывал».
У Гагена будто отнялись ноги, и он долго не мог сдвинуться с места и все глядел и глядел в ту сторону, куда удалился его сын.
«Да, теперь, пожалуй, дни мои сочтены, — продолжал доктор потерянно раздумывать. — Чего мне еще искать на этом свете? Последняя надежда рухнула. Осталось исполнить один долг: сорвать маску с гнусной преступницы и можно будет успокоиться. Вся моя жизнь — цепь непрерывных разочарований и тяжелых испытаний. Теперь бы спокойно и достойно умереть. Такое горе, такое горе!.. Потерять живого сына… Все кончено, пора умирать. Никто не станет плакать над моей могилой, и род моих предков оборвется вместе со мной…» И тут ему стало так жалко себя, что он чуть не прослезился.
XXII. ДЕМОН
Возвратимся снова к той ночи, когда Бруно пытался освободить Лили и вынужден был ретироваться, увидев обыскивающую парк прислугу.
В одиннадцать часов графиня легла спать, отпустив горничную, которая не караулила ее в передней с тех пор, как в письменном столе покойного графа был обнаружен яд. Макс тоже больше не караулил ее, и вся прислуга снова заняла свои обычные места.
Но в этот вечер странное беспокойство не отпускало графиню. Вскоре она, однако, установила причину этой тревоги — Гаген. Его одного она боялась. Она знала его решимость и верила, что он способен даже пожертвовать сыном ради того, чтобы уничтожить ее.
Сын!.. Графиня невольно вздрогнула. Знал ли уже Леон тайну своего рождения? Она и сама собиралась ему открыть ее, но тут у нее возникла зловещая идея. Саркастическая улыбка скривила губы графини. Она решила реализовать свою идею на следующий же день.
Однако желанное успокоение не приходило…
Кроме лампы на столе в спальне горели еще и свечи. Графиня только собралась их погасить, как вдруг подозрительный звук привлек ее внимание. Кто-то, похоже, пытался открыть парадную дверь. Графиня слышала, как дергали дверную ручку. Но вся прислуга уже спала. Значит, это был кто-то чужой.
Графиня замерла посреди спальни, окна которой были задернуты тяжелыми шелковыми шторами. Кто мог прийти в столь позднее время? Графине стало страшно в глубокой ночной тишине. Она крадучись подошла к одному из окон, тихонько отодвинула штору и, осторожно приоткрыв окно, выглянула наружу.
