Глава 25
- Вы знаете, у них опять революция, - сказал Дед. – А? – Он только что проснулся и еще слабо соображал – копыта, в конце концов, подвели его, и пришлось сделать паручасовый перерыв на сон, чтобы отдохнуть от сумасшедших реальностей этого скисающего мира. – Я говорю – революция! – громко, как глухому, повторил Дед. – Какого цвета? – осведомился он, стараясь быть деловитым и прикидывая, по опыту прежних революций, цветовую гамму. – Цвета дерьма, - веско сказал Дед, - Как и все остальные. Они опять делят чужое имущество и обещают поделиться с народом. Народ опять жрет чужое дерьмо и причмокивает – думает, что шоколад. Что можно взять с этого народа, когда у него даже своего дерьма нет – срать нечем? – Похмелиться бы надо, - философски заметил он, - Чтобы не сблевать на революцию. А вы лезете со своими фекальными ассоциациями. Совесть у вас есть? – Есть совесть и еще полбутылки, - заторопился Дед и сноровисто расплескал в стаканы.
- Так что вы там сказали за революцию? – барственно осведомился он, когда золотой поток «Метаксы» начисто смыл фекальный синдром. – Я сказал, вассясь, - угодливо зачастил Дед, - Что революция теперича геморройная – с кровью и без тюльпанов. Шахтарчукам нашим уже выдали по мозгам палками и показали, какая они гвардия труда. Остальное фуфло молчит в тряпочку – куда ему еще молчать? А бандюки взялись за свои автоматы – дело-то привычное и являются единственной силой, которая сопротивляется всеобщему прыщаво-полосатому счастью. – Америка наползла? – Она таки наползла – гнойный сифилис, спидоносная блядь, заражающая весь мир вонючей демократией своего гнилого демоса. – Вы не любите Америку? – А кто ее любит? Кто любит это сообщество каторжников, терроризирующее весь мир? Но в каждой стране есть группа равных, анально ориентированная на эту зону свободы. Это политико-сексуальное меньшинство везде стремится нагнуть собственный народ так, чтобы американскому народу свободней было въехать сзади – в революционную ситуацию. Секс-шоу на американские деньги – вот, что такое революция в наше веселое время. – Ну и пусть веселится народ, стоя раком, - ухмыльнулся он, - Революции всегда делали продюсеры шоу, а не бомбисты – плюньте на них всех и получите удовольствие. – Плюнуть некуда, - возразил Дед, - Мы внутри балагана, вместе со всем народом – нет выхода. – Вы – зритель погорелого театра, вы уже сидите на мусорной куче и вполне свободны и от народа и от его проблем. – Я ненавижу произвол в любой форме. Я могу сидеть и на гималайской вершине – и не буду свободен, пока на земле существует Федеральный резервный банк. – Маркс, Энгельс и Дед, - усмехнулся он. – Да при чем тут марксизм? – рассвирепел Дед, - Неужели вы не понимаете, что когда жизнью управляет бумажка с волшебными знаками – жизнь превращается в фикцию, она становится ирреальной. Мы живем внутри мира магии, самой чернющей из всех возможных – и полагаем себя реалистами. Это именно то, о чем говорили пророки – поклонение Золотой Лампе Аладдина, исполняющей желания, независимо от того, кто желает и чего желает. Пророки жили еще в объективном, осязаемом мире, мире естественных причинно-следственных связей – поэтому они не смогли оставить свое свидетельство. А мы – жители миража, мы никогда не жили в подлинном мире и уже не отличаем реальность от иллюзии, направляемой банковским талисманом – это и есть падение в библейском смысле. Мы все стоим раком потому, что Моисей не добил тех евреев, которые встали раком перед Золотым Тельцом. Они хотели чуда – они получили чудо. Мы все живем в этом чуде – и против Закона Бога. – Бог не фраер, - вдумчиво заметил он. – Он все видит, - закончил Дед, значительно шевельнув бровями, - И я уже вижу занесенный сапог, и моя жопа ежится в предчувствии пинка. – Да бросьте вы, - вальяжно бросил он, - У вас все-таки есть хорошая «крыша».
Они оба расхохотались и налили еще по одной.
В это время в прокуренную комнату вбежал быстроглазый подросток и сказал, - Дед! Киря приехал. – О! – воскликнул Дед, - Нам нанес визит наш феномен, который ловит пули зубами, - За спиной подростка раздались шаги.
Он ожидал увидеть полудебильного акселерата с угрюмым выражением лица и прыщами, но Киря не имел ничего общего с таким представлением.
Это был невысокий, стройный молодой человек, который выглядел так, как если бы выглядел моложе своих предполагаемых двадцати пяти лет – лет на пять. У него были взрослые и очень жесткие серые глаза, красиво подстриженные темные волосы и нежная, как у девушки кожа. На нем был шелковый костюм, пошитый на заказ, обувь из Лондона и белоснежная рубашка без галстука – пальто из ламы он небрежно бросил на свободный стул.
- Выглядишь, как паразит из офиса, - Дед потянул волосатыми ноздрями, - И духами воняет. Ты подарки семье привез? – Уже отдал, - юноша слегка покраснел, но больше ничем не показал, что укол достал его через шелковую броню, - А это тебе, - он достал из бокового кармана плоскую бутылку абсента и выставил на грязный стол. – Я знаю эту машину, - он перевел взгляд на приятеля Деда, - в ней ездил один очень мрачный тип. Очень опасный, паук. – Чем опасный? – спросил Дедов собутыльник. Киря остро посмотрел ему в лицо, - Был гэбистом, потом какой-то важной шишкой в СБ, организовал собственную службу безопасности. Депутат, собственный банк, собственная холдинговая компания – и никто толком не знает, лежит у него в кармане ментовская ксива или нет, - Киря отвел глаза, - И никто толком не знает, кто мог изъять его из обращения, угробив при этом такую кучу людей. – Да покоится он в чане с кипящей смолой, - набожно произнес Дед, - Какое нам до него дело? – Он держал в своих лапах целую кучу концов, - сказал Киря, - теперь в городе происходит очень большая мутка. – Большая мутка происходит во всей стране, - заметил Дед, - Неужели у кого-то находится время на кокаин? – Причем здесь кокаин, Дед? Ты что, американских мультиков насмотрелся? Разборки идут за землю, за то, что на земле и за народ, который работает на земле. – Ты мудр, Киря, - Дед задумчиво покачал головой, - А я старый дурак. Я забыл, что в этой стране криминал переместился в сферу государства, а государство – в сферу криминала. На этом фоне кокаин – просто пыль. Завтра напишут закон, чтобы кокаин продавали в гастрономе, а колбасу в аптеке – и будут продавать. – Вот и я говорю, - улыбнулся польщенный Киря, - Сейчас самое время, чтобы рвать. Но рвать надо так, чтобы не нарваться. На ФСБ, например, - он кинул косой взгляд на Дедова приятеля, который улыбнулся в ответ очень его позабавившему косому взгляду. – Ты так высоко взлетел? – удивленно вскинул брови Дед, - Ты уже делишь страну, вассясь? – Я не взлетел, - Киря вздохнул и покачал головой, - Но я могу взлететь. У меня есть шанс. – И тебе нужно пространство для маневра, - понимающе кивнул Дед, - Кто-то из пацанов маякнул тебе, что тут у нас происходит в последнее время, и ты прорвался через кордоны на разведку. – Да. – Ты не боишься заразиться тут чумой? – Я родился на свалке и дрался с собаками за кусок падали, - Киря оскалил белоснежные зубы, - Чума – моя сестра, чего мне бояться? Я чумной от рождения, все боятся и обходят меня, как падаль – я урву у них свой кусок перед тем, как сдохнуть. – Он замолчал и вытер батистовым платком капельку белой слюны, выступившую в углу рта. – Истинно говорю тебе, что ты не умрешь, - приятель Деда встал и широко развел в стороны руки, - И унаследуешь землю от самой смерти, - глаза его были вдрызг пьяными или вдрызг сумасшедшими, - Я дам тебе крылья, чтобы возноситься и силу, чтобы рвать мир, - он рухнул на скрипнувший стул и широко ухмыльнулся и вдруг расхохотался.
В этой части планеты, запятнанной, ничего не искупившей кровью, в этой стране, залитой пьяными слезами мучеников, в этой части страны, где собирались те, кому уже нечем было плакать – смех звучал все чаще и чаще – как литавры перед финалом трагедии.
Химера денег обрела невиданную плотность в эти дни, оставшись последней фикцией, за которую люди пытались удержаться на уплывающей из-под ног земле. Революционеры и контрреволюционеры, охранители рухнувшего закона и его нарушители, которым уже нечего было нарушать, маниакально цеплялись за деньги, с равным и почти бескорыстным фанатизмом влюбленных – никто не знал, сможет ли воспользоваться куском.
Кире не было нужды прорываться через кордоны, он спокойно сел в свой «ровер» и поехал за кордон, бросив на сиденье рядом с собой пачку радужных банкнот и литровую бутылку водки – в качестве постоянной визы. Однако вдалеке уже начали постреливать – видимо, пересекали поползновения нелегалов, пытающихся выбраться из зоны в поисках куска хлеба.
Дед уронил прощально поднятую вслед автомобилю руку и вытер воображаемую слезу грязной бородой, - Улетел, голубь. Понес заразу. – Вы действительно думаете, что здесь есть какая-то зараза? – спросил он. – Черт его знает, что здесь есть. Или было. В 64-м здесь взорвали атомную бомбу в шахте – кто об этом помнит? Отработанные шахты десятилетиями использовали для захоронения ядерных и химических отходов – кто об этом знает? Куда делось все химическое оружие, которое запретили, вы не знаете? – Не знаю. – И никто не знает. А его были сотни тысяч тонн, его невозможно утилизировать, и почти все заводы, которые его делали, сосредоточены в этом регионе. Здесь скопилось больше ядовитого дерьма, чем во всем остальном мире и здесь самая большая плотность населения в стране, здесь может случиться все, что угодно. Уже в гражданскую войну шахтные выработки стали использовать для захоронения инфицированных трупов, потом немцы настроили здесь концлагерей, здесь были и тиф, и холера, и сибирская язва – кто знает, где все эти могильники, кто сейчас контролирует? – А зачем знать? – ухмыльнулся он, - Легче просто обнести все колючей проволокой и сделать один концлагерь – как и предлагает одна революционная дама. – Да здесь и был концлагерь всегда, только без проволоки. Люди концентрировались здесь и жили друг у друга на головах – не от хорошей жизни. Какой нормальный человек полезет в шахту за куском угля, если его не гонит туда нужда? Теперь нужда гонит уже не в шахту – она гонит прямо в могилу, мы стоим прямо на здоровенном могильнике, по сравнению с которым Освенцим и Бухенвальд – это детские площадки для игр, а вы спрашиваете, может ли здесь быть какая-нибудь зараза. Пока в концлагере был режим, все это хоть как-то контролировалось, а сейчас, когда режим накрылся мандой, и наступила свобода, из этой земли, - Дед ударил пяткой в грязь, - Может вылезть хоть сам черт – и никто не заметит. – Вы очень жизнерадостный человек, - заметил он, - И в вас должен вселять оптимизм тот факт, что мы не одни на свалке – вся планета превращается в такую зону. – Глупости, - усмехнулся Дед, - Мегаломания червя. Человек не способен нанести урон планете, которая его не замечает. Ущерб, причиняемый им матушке-природе – это ущерб самому себе, а не природе. Природе плевать на то, что он задыхается в своих испражнениях – она использует его испражнения себе на пользу. Она создает тысячу новых видов, взамен уничтоженных человеком, и создаст что-нибудь взамен человека, уничтожившего самого себя. – Из чего? Из отравы? – А кто сказал, что это отрава? Кто сказал, что всей своей самоубийственной жизнедеятельностью человек не готовит питательную почву для новой жизни? Все в природе обновляется так. Кто может утверждать, что яды, которыми мы отравляем биосферу, не могут быть витаминами жизни, основанной на других принципах? Другая жизнь уже бушевала на этой планете, когда ее атмосфера была еще непригодна для появления наших с вами колченогих предков. И эта планета еще толком не остыла – а некоторые недоделки уже примеряют венец творения. – Меня восхищает ваш взгляд на жизнь. – Взгляд обретает эволюционную перспективу, когда поживешь на свалке, - ухмыльнулся Дед, - Дурацкий венец гнет голову к земле, а когда он падает в грязь – можно выпрямиться и посмотреть в небо. Ну, хватит болтать, - Дед почесал кадык, - Я замерз и уже готов выпить.
