Гарем притих. О том, что приехал хозяин, в доме знали все. Готовились к встрече жены мурзы: проветривали комнаты, натирались белой помадой, румянились. Каждая из четырех верила: к ней зайдет повелитель. Только в глубине души червячком точила мысль: а вдруг мурза пройдет мимо, в пятую комнату. Опасения эти гасились: много раз привозил хозяин девок из разных мест, но ни одна не задержалась на лучшей половине гарема. Пробудет ночь, две—не более. А об Эрви мурза, наверное, забыл давно, и спешно уехал, не успел выгнать из покоев, вот и живет она тут.
Но еще до полудня жены узнали: мурза с евнухом переслал черемиске сушеные крымские фрукты и сладости, дорогие подарки.
Приуныли жены.
Через час новая весть: Эрви подарки не приняла, сладости выставила за дверь. Это хорошо! Мурза крут. За дверь вылетит и сама дикарка.
Настал вечер. Сидят жены около дверей, к шагам прислушиваются. Евнух и служанки ходят на цыпочках, их почти не слышно. Мурза пойдет — все половицы застонут.
Вот он — идет. Шаги тяжелые, уверенные. Скрипят ступеньки, гнутся половицы. Первая дверь—мимо. Вторая, третья—мимо. Четвертая—тоже. Женам ясно—мурза прошел к дикарке. Сейчас крик будет, сейчас гроза будет, нагайка засвистит. Ждут жены, но все тихо. Полчаса не прошло, тихо скрипнула пятая дверь. Значит, мурза вышел не в гневе. Так почему он не остался до утра? Гадают жены, ждут, но повелитель снова прошел мимо их дверей и покинул гарем.
А было так... Мурза вошел в комнату, всего один светильник горит, остановился у двери, огляделся. Эрви забилась в угол лежанки, сидит, колени обняла, поджала к животу, глаза блестят.
— Я приехал,— сказал мурза.
— Вижу.
— Ты меня ждала?
— Ждала.
— Значит, я тебе нужен?— Кучак шагнул к лежанке.
— Кто меня домой отпустит без тебя?
— Почему подарки не взяла?
Эрви молчала.
— Я думал, ты будешь со мной.
— Нет. У меня муж есть.
— Почему за тобой полгода не едет?
— В Казани стены высокие.
— Попросил бы. Может, я отдал бы.
— Аказ гордый.
— Но сколько времени прошло...
— Мой муж мне верит. Десять, двадцать лет я здесь просижу— все равно возвращусь такою, какая ушла. Или не возвращусь совсем. Если бы не надеялась на это, живой меня не застал бы.
— Я тебя понимаю, Эрви. Но должен сказать: с твоей родины вести плохие есть. Аказ пропал...
— Я не верю тебе.
— И я тоже вестям этим не верю. Подожди немного — сейчас у меня много важных дел? Потом — поедем в Нуженал. Если Аказ там — отдам тебя ему. Если нет — просить буду тебя со мной в Казани жить. Согласна ли?
— Там видно будет. Подожду. Делай свои дела. Но знай: дотронешься до меня — умру.
— Спи спокойно. Жди.
Из гарема Кучак пошел прямо к хану. От сыновей он узнал, что дела в ханстве плохи.
Сафу-Гирея он застал совсем расстроенным. Хан вяло поругал мурзу за долгое сидение в Бахчисарае, потом спросил:
— Как здоровье моего брата Саип-Гирея?
— Брат твой ушел в сады Эдема.
— Умер?—так же равнодушно переспросил Сафа.— Кто теперь?
— Саадет-Гирей. Тоже твой брат.
— Средний,— уточнил Сафа.— А как он поживает?
— Плохо, могучий.
— Только на трон сел и уже плохо?
— Горячая голова. Наместника султана обидел, теперь то и гляди из Стамбула шелковый шнурок пришлют. Беи хана не слушают, войско из своих бейликов не дают, король польский снова грозит войной. Саадету, в случае беды, свой дом защитить нечем... Мы долго думали, выжидали...
— Здесь тоже плохо,— Сафа накурился кальяна и казался пьяным,—Булат меня не слушается тоже, все делает, как захочет. С Москвой сносится, наверно, скоро русские рати позовет. Другого хана у князя Василия просят. Шигалея грязного. Если Москва рать пошлет, что делать будем?
— Саадет-Гирей советовал: Булата и его сторонников убить, на коренных казанцев нагнать страху...
— Легко сказать — убить. У меня своих воинов нет, только охрана — полторы тысячи. И то они не мои, а твои. А у Булата, сам знаешь, сколько...
— Саадет сказал: если будет больно плохо, пусть Сафа в Крым едет.
— А ты?
— А я здесь останусь. Султан оставлять совсем Казань не велел. Если так не сделаем, он и тебе шелковый шнурок приготовит. И глазом не моргнет.
— Будь проклят тот день, когда я согласился стать ханом Казани!—воскликнул Сафа и отбросил в сторону мундштук кальяна.
Мурза огляделся в Казани: дела не так безнадежны. Булат, конечно, силен дружбой с Москвой, но если его припугнуть, то можно послов московских, которые мутят в Казани воду, выгнать. Правда, Сафа-Гирей клятву Василию-князю дал, но какой хан когда и где клятвы держался?
Придумано—сделано. Один лабаз торговый у эмира Булата спалили, пригрозили, что если и далее эмир против хана будет — все спалят. Послов московских из Казани выгнали, имущество их забрали. Стали потихоньку сторонников Булата шерстить.
Казанцам, державшим сторону Москвы, тяжело стало жить. Сафа и Кучак не щадили тех, кто им противился, а повеления из Москвы не слушали. Дошло до того, что отказались от своих послов, которых раньше сами же на Москву послали. А те, не будь плохи, собрались вместе да и бух государю московскому письмо:
«Огныне Сафе-Гирею мы служить не хотим,— писали они,— ни послал нас сюда за великими делами, но что мы здесь ни делали, он все это презрел, от нас отступился, а если мы ему ненадобны, то и он нам ненадобен. А в Казани у нас родня, бритья и друзья. Пошли же нас к Васильсурску, мы отпишем им грамоты, и они за нас станут, потому как Сафа-Гирей многим неугоден. Пристали к нему крымцы да ногаи, да тутошние лихие люди, а весь народ с ними не вместе. Земля ждет твоего государева жалования: быть ли царем на Казани Сафе-Гирею или кого другого пришлет государь. Было бы по-доброму если бы Государь послал Шигалея...»
Василий Иванович послов послушал и отпустил их с Шигалеем в Нижний Новгород. Они списались с мурзой Булатом, тот поднял казанцев на Сафу-Гирея и выбросил его из Казани. Опять пришлось Сафе возвращаться в Крым.
Взявши власть в Казани, Булат был сам себе на уме. Шигалея ханом он совсем не хотел. Этот власть отнимет сразу. Лучше попросить на трон Шигалеева брата Беналея. Тот молод и глуп, к хмельному пристрастен. Спорить с Булатом не сможет. Так и сделали. Попросили на ханство Беналея, которого москвичи звали просто Еналеем, и в Казани снова водворилось спокойствие.
Не успел Еналей на трон казанский сесть, как к нему посол от ногайских степей, от мурзы Юсуфа. «Ты давно дочь мою Сююмбике замуж просил. Тогда она тебе отказала, теперь согласна».
Еналей послал за невестой специальный поезд, на всякий случай попросил согласие Москвы.
В Москве узнали об этом и рады. Князь Юсуф всей ногайский орды хозяин. Породниться с ним казанцам — для Руси большая выгода. Сразу из Москвы грамота — женись, хан Еналей, с богом! И появилась в Казани красавица Сююмбике.
Поглядели казанцы — ахнули. Царица — ослепительнее звезды.
И еще раз суждено было охать казанцам. Первый удивился мурза. Шла г. Почему-то после женитьбы хан Еналей советов у него перестал спрашивать. А зачем Еналею советы, если все государственные дела он передал молодой царице. За короткое время Сююмбике вникла в ханские дела, узнала всех людей, нужных приблизила, пустых из двора выгнала, все взяла в свои руки. И все ей покорялись: иные не могли отказать ей ни в чем из-за ее красоты, н другие — из-за ума ее. Сунулся было Булат с советом, царица ласково заметила: «У хана своя голова на плечах есть». Булаг нахмурился, напустил на свое лицо злобу, думал испугать Сююмбике. А она глянула на него ласково-ласково и сказала:
- Я всегда любовалась твоим лицом, благородный эмир, ныне же легла на лицо твое тень зла. Не сердись на Сююмбике — Она любит тебя.
И покорила Булата. Да что там Булат! Мурза Кучак, уж на что строптивый, и то Сююмбике покорился. Позвала царица Кучака, не стала спрашивать, как он служил Гиреям, сколько сторонников Москвы погубил, а просто сказала:
— Смотри, милый мурза, за Горный край ты перед ханом ответчик. Если что — с тебя спрашивать будем.
А мурза подумал: «От этой умной и хитрой бабы пользы взять можно больше, чем от Гиреев. Ей надо служить».
А в один из вечеров пришла в дом мурзы Шемкува. В другое время старуха ходила в Казань — долго добиралась, не по одному дню в доме мурзы бывала, дожидаясь, пока он заговорит с ней. За это время она досыта наедалась, отдыхала после долгой дороги. На этот раз, вызванная вторичным приказом, она мчалась в Казань сломя голову, где верхом, где пешком, а где и на чужой лодке. На седьмом десятке лет легко ли? А в доме мурзы поесть, отдохнуть не дали — сразу к хозяину.
