Сейчас сидит дома, болтается с подружками по театрам и кафе, тусит понемногу, но Феде проблем не доставляет — нормальная современная жена богатея с прислугой. В массажных салонах времени проводит больше, чем у плиты.
Генриетта Анюте симпатизируют. Считает, если Бог талантов не дал, сойдет и свиристелка. Лишь бы не проказничала лишнего.
(Бабе Наде показалось, что Константиновна вообще любит всякую безвредную бестолочь вроде своего разлюбезного Севы.
С испугу, что ли, окружает себя никчемными людишками? Такими, что все как на ладошке, с мыслишками пустыми, мелкошкурными, прозрачными?..)
…Богдан Кожевников? Вот с ним сложнее. Особенно учитывая, что баба Надя по своей природной сути уважает работяг. Таких, что головой или хребтом поднялись. Учился парень на бюджетном отделении того же МГУ, каким-то чудом попал на практику в холдинг к Разольскому, тот его приметил — за свой счет в Сорбонну, а позже в Швейцарию подучиться отправил…
Всего Богдан добился головой, усердием. И наблюдала баба Надя за парнем, испытывая… жалость, что ли? Ловила несколько раз взгляды, которыми он с Аделаидой обменивался (пока Разольскую кто-то разговорами отвлекал), и сердце щемило.
Молодые, красивые ребята, а шифруются, как подпольщики! Колец не надевают, в разных номерах живут — боятся радость показать.
А есть она! Радость эта. В глазах Адельки, когда на мужа смотрит, такой радужный туман плавает — обзавидуешься! Не смотрит, а гладит дрожащими ресницами…
Вот ведь как бывает… Обоим под сорок, а любовь, как туманом, с головой накрыла.
И стало бабе Наде противно. И захотелось Генриетту легонько стукнуть. Зачем молодым дорогу перекрывает, пыльными скелетами перегораживает? Ведь молодые — жить бы да радоваться, а не по углам скрываться.
Господь прощать велел.
Эх, горюшко ты горькое… Могут ли такие молодожены от досады строптивую старуху отравить?
Как ни вздыхай, как ни досадуй на мстительную Генриетту — могут.
И от этого еще противней становится. Аделаида вон вина не пьет. Константиновна не вчера на свет появилась, могла бы заметить — беременная Аделаида. И вроде как подташнивает ее.
Тьфу! Незадача. Если в отравлениях эта парочка замешана, ребеночек в тюрьме родится…
…Богдан произносил тост за упокой души новопреставленного Михаила. Аделаида искренне всплакнула. Кожевников посмел утешить жену на глазах Разольской. Погладил по плечу, сел рядом, приобнял…
Генриетта так хрустальную рюмку стиснула, что у той едва тонкая ножка не разломилась. Обиженно всхлипнул Арно под мышкой.
Надежда Прохоровна отвлекла мстительную богачку вопросом:
— А Миша где работал?
— У Михаила была клиника пластической хирургии, — не отводя напряженного взгляда от парочки, чуть ли не сквозь зубы, процедила Разольская.
— Врач, значит, — как можно более многозначительно пробормотала баба Надя.
— А? Что? — отвлеклась наконец-то Генриетта. — Ты в этом смысле? — не менее красноречиво поинтересовалась.
— Да. В лекарствах понимает, — шепнула баба Надя.
— Потом поговорим.
— Михаил специализировался в области челюстно-лицевой хирургии, — выйдя пройтись по дорожкам вокруг отеля, рассказывала Разольская.
Арно, смешно поджимая тонкие лапки, обутые в меховые тапочки, шагал вперед перед неспешно совершающими послеобеденный моцион дамами. Неподалеку на крыльце мерз услужливый Сева. Остальные остались в тепле у камина, разожженного и гостиной малою корпуса.
— По отзывам пациентов — отличным специалистом был… Был, пока подлая Галатея в Италию не умотала. Миша решил ей, видимо, что-то доказать, открыл клинику… Но сам уже почти не практиковал, больше администрированием занимался. Видела, каким понурым ходил?
— Заметила, — буркнула баба Надя, глядя себе под ноги, — не приведи господи Арнольда раздавить!
— Что человек без ремесла? — вздохнула Разольская. По себе знаю. Миша маялся, говорят, даже попинать начал… Но после спохватился, в разум вошел, умереннее стал прикладываться. Вчера я вообще удивилась, как много на поминках выпил…
— Новую девушку так и не нашел?
— Нет. Как будто присушила его моделька эта.
— А тебе он мог зла желать?
Генриетта остановилась, свистнула помчавшемуся к вороне Арнольду.
— Надежда Прохоровна, когда я заподозрила, что в нашем довольно тесном коллективе появился отравитель, я многое прочитала по этому вопросу. Сходила в библиотеку, прошерстила Интернет… Отравитель — своеобразный тип. С особым складом психики. Но общих правил-черт у отравителей нет — он может быть анахоретом, может быть социопатом, сумасшедшим алхимиком, проверяющим свое искусство на людях, словно на подопытных мышах… Эти душегубы вообще зачастую относятся к своему промыслу как к искусству… Убийцу-отравителя поймать сложнее всего. Это — чистое убийство, понимаете? Без следов крови на одежде, без пороховых газов на руке… Миша под портрет отравителя-затворника подпадал стопроцентно.
Неожиданное окончание пространной речи заставило Надежду Прохоровну удивленно поднять брови.
— Если бы не одно но, — продолжила Разольская. — Михаил обожал отца. Боготворил. Даже роман того с Аделаидой воспринял спокойно — в определенном возрасте мужчинам полезны свежие впечатления. — Генриетта отвернулась. — И этого я ему простить не смогла. Старые впечатления — ведь это, получалось, Инночка, его мать. Миша мог затаить на меня обиду, мог посчитать, что я к нему несправедлива, но убить — навряд ли. Все-таки я была лучшей подругой его матери.
Надежда Прохоровна посмотрела на далекую, через заснеженное поле, полоску леска, зябко поежилась:
— Ну, это бабушка надвое сказала — он к умирающей матери проститься не пришел.
— Согласна. Но отца он обожал, на его похоронах гак рыдал, что пришлось отпаивать.
— А почему ты считаешь, что Терентия Богрова отравили? Почему валишь все смерти в одну кучу? Может быть, если исключить отравление Терентия и признать его смерть естественной, убийца остальных — его сын? Ведь, как я понимаю, отравление старшего Богрова не было доказано…
— Тогда Миша — больной на голову. Травил людей из любви к искусству.
— Любой предумышленный убийца на голову болен.
Я запуталась, Надежда, — отворачиваясь, призналась Разольская. — Если не считать Аделаиды, я обожаю всю нашу компанию… Мы столько лет вместе, все праздники отмечаем сообща… Летаем отдыхать… Кроме Терентия, я, никому не признавалась в подозрениях боялась разрушить коллектив, не хотела из-за одной сволочи подозревать хороших людей, они все, что у меня осталось… Со смертью
Сережи эта эпоха закончилась… Он был «последним могиканином». Я соглашусь на продажу бизнеса и уеду в Новую Зеландию. Там живет моя стародавняя подруга, они с мужем каких-то особенных овец на ранчо разводят. После смерти Сережи меня ничто в России не держит. Пошло все к черту…
Надежда Прохоровна поражено потерла замерзший нос варежкой:
— А убийцу мужа тебе найти не хочется?
— Я устала. Заставлю себя думать — никакого отравителя нет, я все придумала.
— Но ведь убийство Михаила доказано! Значит, отравитель существует!
Разольская повернулась к Надежде Прохоровне всем телом, жестко посмотрела в глаза:
— Я постараюсь представить, что в прежних отравлениях виновен Михаил. Он наказал себя сам, значит, все закончено. Завтра приезжает нотариус, я умываю руки. — И гаркнула в сторону крыльца: — Сева! Забирай Арно!
Болезный Сева поскакал за собачонкой на полусогнутых.
За обедом Надежде Прохоровне было противно. На улице же стадо вовсе мерзопакостно.
Если бы сейчас ее попросили поставить подпись под освидетельствованием Генриетты
Разольской, она бы таки признала ее сумасшедшей. В какой-то мере опасной для общества.
По совести сказать, выходя на прогулку, «опытная сыщица» Надежда Губкина собиралась предостеречь ненормальную богачку — пока не подписано новое завещание, будь бдительна! С огнем играешь.
Но, глядя в норковую спину удаляющейся Генриетты, подумала: такие сами напрашиваются. Просто-таки провоцируют по загривку треснуть!
И уж коль скоро столько лет прожила и не отравили — значит, навыки самообороны те еще.
Железобетонная сбрендившая бабка эта Генриетта Константиновна. И Сева с Арно всегда на стреме.
Даст Бог, продержат сутки круговую оборону. Пал Палыч Архипов тоже пока мышей ловит…
— Ну? И что нового рассказала вам Генриетта? — спрашивал Надежду Прохоровну вернувшийся с начальственного ковра Архипов.
— Да ничего! — сидя на стуле возле входной двери в номер, разозлено поправляя сбившийся после прогулки носок, говорила баба Надя. Малахольная она, Генриетта твоя! — Разогнулась, гневно посмотрела на Палыча. — Вот скажи ты мне, Паша. Бывает такое — пять минут человек нормальный, потом на твоих глазах в чокнутого превращается, а?
