Люди заметили, что их взвод окружен, только тогда, когда в наполовину засыпанном битым кирпичом дверном проеме, в который они пролезали час тому назад, появилась фигура немца. Дверь была на западной стороне дома, и там полагалось быть своим. Первый взвод все время стрелял в восточном направлении, откуда приближались немцы. А теперь вдруг сзади сгорбилась фигура в синевато-зеленой шинели. Паювийдик дал короткую очередь из автомата, и фриц, захрипев, упал на кирпичи. Там он лежал какое-то время, потом тот же Паювийдик столкнул коченеющее тело за кучу битого камня. Кровь на кирпичах еще дымилась. Роогас видел это с какой-то особой ясностью. И то, что кирпичи словно ожили. Они зашевелились, и в воздух взметнулись осколки камня и льда.
Пули рикошетом врезались в перегородку, выбивая в ней новые щербинки.
В развалинах осталось немного бойцов. Двадцать два человека, считая командира взвода младшего лейтенанта Лапетеуса, заместителя командира батальона по политчасти капитана Пыдруса и представителя штаба дивизии капитана Роогаса. Сгоряча младший лейтенант хотел было скомандовать своему взводу отступать. Но тут же сообразил, что отступление означало бы верную смерть. Если немцы отбили свои старые позиции, взвод, пересекая открытое поле, попадет под перекрестный огонь. Другое дело — попытаться уйти из развалин дома через несколько часов, когда стемнеет. Возможно, несмотря ни на что, он все же решил бы пробиваться немедленно. Угнетало сознание, что отрезаны. Оно душило, парализовало разум.
Но рядом с Лапетеусом, пригнувшись, выглядывал в окно комиссар, и это удержало его. На чужого капитана, неизвестно как сюда попавшего, он внимания не обратил бы.
Сами, без всякой команды, люди начали отстреливаться.
Больше Лапетеус не видел ни одного немца.
Капитан Пыдрус сказал ему:
— Нужно беречь патроны.
Рядом с домом разорвались две-три мины. Трудно было понять, откуда они прилетели.
— Ох ты, черт! — сказал кто-то, наполовину ругаясь, наполовину причитая.
Напряженно прозвучал вопрос капитана Роогаса:
— Нет ли где-нибудь бесхозного автомата или винтовки?
Примерно полчаса немцы стреляли по всем дверным и оконным проемам. Командир третьего отделения был убит, и капитану подали автомат.
Потом стало тише.
Не ожидая приказа, солдаты разделились и залегли у всех окон и у пробитых снарядами отверстий в стенах.
Снова загрохотали мины. Одна из них упала прямо на перегородку. Двоих ранило.
— Соображаешь, откуда лупят? По-моему, наши минометы. Вдруг не знают, что мы здесь?
Это говорил младший сержант Хаавик рядовому Паювийдику.
— Я не удивился бы. Воюем, словно няньки из детского сада. Но сейчас по нас кроют фрицы, — ответил Паювийдик.
— Ночью надо бы сматываться, — высказал свое соображение Хаавик.
Паювийдик потер колено и сказал:
— Смерть одна — что тут, что там.
Разрывы мин участились.
Лапетеус распорядился, чтобы на каждой стороне дома осталось по два караульных. Остальным приказал укрыться в подвале.
Офицеры посоветовались между собою. Вскоре все узнали, что развалины решено защищать любой ценой.
Когда стемнело, огонь миномета прекратился. На ночь командир взвода разбил людей на две группы. Одни остались отдыхать в подвале, других он расставил у окон. Но никто не смог сомкнуть глаз. В десять часов и в четыре часа ночи немцы под покровом темноты пытались прорваться в развалины. Их отбили.
К утру осталось двенадцать боеспособных человек. К следующей ночи только пять: Лапетеус, Пыдрус, Роогас, Паювийдик и Хаавик.
Счастье, что фрицы почему-то оставили их в покое.
Никто из пятерых не спал и в эту ночь. Разве что кроме Паювийдика, умевшего вздремнуть в промежутке между собственными выстрелами.
Мучали бессонница, голод и жажда.
Рано утром осколками мины ранило Лапетеуса и Роогаса.
В 10.00 наши орудия и минометы открыли плотный огонь. Снаряды рвались и в развалинах.
— Нас считают уже трупами, — крикнул Хаавик Паювийдику.
Тот спросил:
— Махорка у тебя есть? Нет? У меня есть. Бери, скручивай.
Вскоре началось наступление.
Паювийдик и Пыдрус стреляли по немцам, пробегавшим мимо развалин.
Хаавик лежал за грудой кирпича у западной двери и выглядывал наружу. Но он никого не видел.
После того, как подразделения их полка дошли до развалин и прошли дальше, Пыдрус распорядился отправить раненых на перевязочный пункт. Вечером младший лейтенант Лапетеус вернулся из санитарного батальона. Роогаса, у которого было ранение в легкие, эвакуировали в тыл.
Паювийдик, чертыхаясь, разыскивал хозвзвод. У него сосало под ложечкой, и он ругал поваров, запропавших черт те куда.
Хаавик доложил командиру батальона подробности обороны развалин. Он же написал заметку в дивизионную газету, вскоре ему дали орден Красной Звезды…
3
Вдруг майор Роогас сообразил: Андрес Лапетеус пригласил в гости только тех, с кем он до последнего оборонял развалины. Припомнилось и то, что он и Лапетеус после боя несколько сблизились. Они не стали хорошими друзьями, но время от времени он ощущал потребность пойти в пятую роту второго батальона, где Лапетеус был уже командиром роты. Там он встречал и Паювийдика и Хаавика, которого потом послали в военную школу на ускоренные курсы подготовки офицеров. Встречал он порой и медсестру Хельви Каартна, это она в то утро перевязала и его и Лапетеуса.
Да, Лапетеус пригласил именно тех, кто был с ним в развалинах дома, с теплотой подумал Роогас. Он снова позвонил в больницу. Лапетеус все еще не пришел в сознание.
— Как он… вообще?
— Положение серьезное. Тяжелое сотрясение. Сломана часть ребер. Сильные внутренние кровоизлияния. Ранения головы. Сейчас пока ничего точно сказать нельзя. Так скоро мы к нему никого не пустим.
Роогас понял, что дежурный врач считает его нетерпеливым чиновником, которому не терпится допросить главного виновника катастрофы. А ему было просто жаль Андреса Лапетеуса. Он упрекал себя, что вчера вечером держался холодно, сдержанно, что не понял и не хотел понять Лапетеуса.
Майор Роогас решил разыскать Паювийдика и Пыдруса. Их адреса он знал…
Анте Паювийдик сидел на кухне и хлебал картофельный суп.
— Садись, — он указал на табурет. Потом достал из шкафа чистую тарелку, налил и Роогасу. — Приятного аппетита.
Он действовал так спокойно и обыденно, словно майор Роогас был его ежедневным гостем, который заходит по вечерам похлебать супа из миски на уголке кухонного стола. Конечно, Роогас не чужой ему. Как может быть чужим человек, вместе с которым лежали под огнем врага, кто при встрече на улице охотно поболтает с тобой и разопьет бутылочку пива где-нибудь в буфете или в баре. Раза два они были в гостях друг у друга.
Майор Роогас съел несколько ложек супа.
— Лапетеус в больнице, — сказал он тогда.
— Что с ним? — Паювийдик перестал есть.
— Разбился, почти что насмерть.
— Когда?
— Сегодня ночью.
— Как же это случилось?
— Он вас домой не отвозил?
Паювийдик внимательно посмотрел на майора Роогаса.
— Нет. Я успел на поезд. Пыдрус остался там. Не думаю, что он отвозил его.
Роогас уже хотел спросить, почему Паювийдик так считает, но удержался. Ведь он никого не допрашивает. Тем более, что он пришел сюда не как официальное лицо.
— Грустная история, — сказал Роогас, — Вечером мы сидели вместе.
— Он был какой-то странный. Лапетеус вообще-то молчаливый человек, а вчера в основном говорил он. Работал языком, совсем как я или Хаавик. Тот, правда, не пришел.
Роогас подумал, что и ему бросилась в глаза необычная разговорчивость Лапетеуса. Он заметил:
— Хаавик убит.
И рассказал Паювийдику всю историю. Поведал о своих предположениях. Что Лапетеус отвез их домой. В пьяном виде разные делают глупости. Привычно добавил, что подавляющая часть аварий происходит тогда, когда люди, управляя автомашиной или мотоциклом, находятся под воздействием алкоголя.
— Ничего не понимаю, — заметил Паювийдик. — Это несчастье или черт знает что? Хаавик — кобель, это мы все знали. Но что он с женой своего друга и в теперешнем возрасте… Мы не очень-то ладили с Хаавиком, но такого конца я ему не пожелал бы. Жаль человека. Кататься он здорово любил, но таскать санки в гору не хотел… А Лапетеусу я вчера паршиво сказал. Жизнь дьявольски запутанная штука.
После ухода майора Роогаса Паювийдик задумался. Снова обвинял себя в том, что вчера вечером слишком резко говорил со своим бывшим командиром роты. Сразу же, как только Лапетеус открыл ему дверь, он начал придираться.
Огляделся в комнате и поддел:
— Как в кино.
Лапетеус принял это за комплимент.
— Кое-что еще надо сделать, — сказал он, — Но в основном все готово. Жена у меня молодец — ее работа. Удержать трудно, ты ведь знаешь женщин. Для меня бы вполне подошла и более будничная обстановка. На не столь модном диване мягче лежать, но если уж все так, то к чему ссориться.
