Лишь у индийской танцовщицы из языческого храма могли быть такие плавные ритмичные движения. Печальный вид, удивительное соединение радости и грусти отличали ее от обычных людей. Красота ее не была привычной, и вся она представлялась мне волшебным видением возникшим в воображении человека, одурманенного опиумом…
Она возбуждала во мне такую же любовную страсть, какую рождает вид мандрагоры. В ее стройной, тонкой фигуре, удивительно гармоничной, линия плеч, рук и груди плавно продолжалась вниз, к ногам. Казалось, что только сейчас она выскользнула из чьих-то объятий, напоминая женский корень мандрагоры, отделившийся от своей пары.
На девушке было черное мятое платье, плотно охватывавшее ее хрупкую фигуру. Когда я на нее взглянул, она пыталась перепрыгнуть через ручей, который отделял ее от старика, но не смогла. В этот момент старик засмеялся. Это был сухой, резкий смех, от него пробегали мурашки по телу. Он смеялся громко, саркастически, не меняя выражения лица, словно это был не смех, а его отражение.
Держа в руках бутыль с вином, в волнении я спрыгнул с табуретки на пол. Меня охватила непонятная дрожь. Это была дрожь страха, смешанного с наслаждением, словно я пробудился от приятного и страшного сна. Я поставил бутыль на пол и сжал голову руками. Сколько прошло минут, часов? Не знаю. Очнувшись, я поднял бутыль с вином и вошел в комнату. Дяди уже не было, и дверь осталась открытой, как рот мертвеца… Однако звук сухого смеха старика до сих пор стоит у меня в ушах.
Темнело, лампа коптила, я все еще ощущал приятную и жуткую дрожь. С этого момента жизнь моя изменилась. Одного взгляда было достаточно для того, чтобы этот небесный ангел, это эфирное создание произвело на меня такое невообразимо сильное впечатление. Я был ошеломлен. Казалось, я раньше знал ее имя. Все было мне знакомо: блеск ее глаз, весь облик, запах, движения. Словно когда-то прежде, в воображаемом мире, я двигался рядом с ней, и мы были одного корня, созданы из одного куска и должны были соединиться. В этом мире я должен был находиться близ нее, но не хотел ее касаться: достаточно было и тех невидимых лучей, которые исходили от нас. Разве то странное, что случилось со мной, разве то, что с первого же взгляда она показалась мне знакомой, не происходит постоянно между влюбленными, которым кажется, что они прежде встречались, что между ними существует какая-то таинственная связь? В этом мерзком мире я жаждал либо ее любви, либо ничьей. Неужели кто-то другой мог произвести на меня такое же впечатление? Но этот сухой и резкий смех старика… Этот зловещий смех разорвал между нами связь.
Всю ночь я думал об этом. Сколько раз я хотел взглянуть в оконце, но боялся услышать смех старика. Это желание не покидало меня и на следующий день. Да и мог ли я отказаться от того, чтобы ее увидеть? Наконец, на следующий день я, дрожа от страха, решился водворить бутыль с вином на прежнее место, но, когда я отбросил занавеску в кладовой, я увидел стену, черную стену, такую, как моя жизнь. Нигде не было видно ни щелки, ни малейшего отверстия. Четырехугольное оконце отсутствовало, оно слилось со стеной, и казалось, никогда никакого отверстия здесь не было. Я взобрался на табурет, но, сколько я ни бил, как безумный, кулаками по стене, сколько ни прислушивался, ни изучал ее при свете лампы, я не обнаружил никакого отверстия, мои удары не оказывали и малейшего воздействия на толстую, тяжелую стену. Она была как свинцовая.
Мог ли я успокоиться на этом? Ведь это было не в моих силах! Впоследствии сколько я ни искал, сколько ни подкарауливал, сколько ни ждал — все было напрасно. Я обследовал все вокруг не один и не два дня, а два месяца и четыре дня, как убийца, упорно приходящий к месту преступления, каждый вечер перед закатом солнца, как курица с оторванной головой кружит на одном месте, я ходил вокруг дома. Я изучил все камни, все пески в окрестностях, но не обнаружил никаких следов кипариса, ручья и тех людей, которых я видел здесь. Много ночей простоял я на коленях на земле, моля деревья, камни, луну, ту луну, на которую, возможно, смотрела и она. Я взывал ко всему живому о помощи, но не мог отыскать ни малейшего ее следа. Наконец, я понял, что все это напрасно: ведь у нее не могло быть никакой связи с реальностью. Например, вода, которой она мыла свои косы, могла быть только из редкостного, неведомого источника или вытекать из волшебной пещеры; ее одежды не были сотканы из обычного хлопка или шерсти, их не шили руки из плоти и крови, обыкновенные человеческие руки. Я был уверен, что тот цветок лотоса не был простым цветком и что, если обрызгать ее лицо обычной водой, оно бы сморщилось, а если бы она своими длинными нежными пальцами коснулась обычного лотоса, пальцы ее увяли бы, как лепесток розы.
Все это я понял. Эта девушка — нет, этот ангел — была для меня источником несказанного удивления и вдохновения. Она возбудила во мне чувство преклонения. Я уверен, что под взглядом чужого, обыкновенного человека, она бы поникла и увяла.
С тех пор как я ее потерял, с тех пор как передо мной возникла сырая стена, тяжелая, как свинец, и глухая, я понял, что жизнь моя навсегда потеряла смысл, ведь ласка ее взгляда и глубокое наслаждение, которое я испытал при виде ее, были безответными, потому что она не видела меня. Я же остро нуждался в ее глазах, и одного лишь взгляда ее было бы достаточно, чтобы разрешить все мучившие меня вопросы, все загадки божественного вдохновения. От одного лишь ее взгляда для меня перестали бы существовать любые тайны.
С этого времени я стал больше употреблять опиума и вина, но, увы, эти средства безнадежности не парализовали мои мысли, не давали мне забыться, и, напротив, день ото дня, час от часу, минута за минутой ее образ — фигуру, черты лица — все ярче рисовало мое воображение.
Как я смогу ее забыть? Были ли мои глаза открыты или сомкнуты, бодрствовал ли я или спал, она стояла передо мной. Подобно черной ночи, обволакивающей сознание, мозг, постоянно она являлась мне в проеме двери, ведущей в кладовую, в квадрате окна, выходившего на улицу.
Мне опротивело спокойствие. Как я мог обрести покой? У меня вошло в привычку каждый день перед заходом солнца совершать прогулку. Не знаю, почему я был уверен, почему упорствовал в том, что смогу найти ручей, кипарис и цветы лотоса? Я пристрастился к этим прогулкам так же, как к опиуму. Словно меня что-то тянуло. Всю дорогу я думал только о ней. Я вспоминал, как впервые увидел ее, искал то место, где она была в тринадцатый день после ноуруза. Если бы я ее нашел, если бы я смог посидеть под тем кипарисом, несомненно в душе моей наступил бы покой.
Увы, там не было ничего, кроме мусора, раскаленного песка и гниющих, зловонных ребер дохлых собак и лошадей. Неужели я действительно с ней встречался? Нет, я лишь воровски, тайком, сквозь злосчастное отверстие в стене моего чулана увидел ее. Я испытывал те же чувства, что и голодная собака, которая вынюхивает и роется в кучах мусора, но, когда приносят корзину с отбросами, в страхе убегает и где-то прячется, а потом возвращается, чтобы отыскать в них лакомый кусочек. Однако то оконце для меня захлопнулось. И девушка казалась мне букетом свежих роз, брошенных на мусорную кучу.
В ту последнюю ночь, когда я, как обычно, вышел на прогулку, было пасмурно и дождливо, все окутывал густой туман. В такую пасмурную погоду исчезает ядовитость красок и резкость очертаний предметов. И неожиданно во мне возникло чувство свободы и покоя, как будто дождь смыл все мои мрачные мысли. В ту ночь случилось невероятное. Бесцельно бродя в эти часы, в эти минуты одиночества, которые трудно сказать сколько длились, я вдруг отчетливее, чем всегда, увидел ее нежное и жуткое лицо, словно оно выглянуло из-за облака или сквозь дым, безжизненное, как изображение на пенале, лицо.
Когда я вернулся, вероятно, прошла уже большая часть ночи и туман настолько сгустился, что ничего не было видно под ногами. Какое-то особое чувство мне подсказало, что здесь кто-то есть. Действительно, на саку я обнаружил фигуру в черном, фигуру женщины.
Я зажег спичку, чтобы найти замочную скважину, и, не знаю почему, взглянул на фигуру в черном: я увидел два удлиненных глаза, два больших черных глаза на худом, тонком и бледном лице. Я узнал эти глаза, которые смотрят на человека, не видя его. Если бы я раньше не видел ее, я все равно бы ее узнал. Нет, я не заблуждался, эта фигура в черном была она! Я был похож на человека, который видит сон, знает, что это сон, хочет проснуться и не может. Совершенно ошеломленный я замер на месте. Спичка догорела до конца и обожгла мне пальцы, в этот момент я пришел в себя. Я повернул ключ в замке, и дверь открылась. Я пропустил ее вперед. Подобно человеку, знавшему дорогу, она поднялась с саку и вошла в темный коридор. Она открыла дверь в комнату, и я последовал за ней. Волнуясь, я зажег лампу и увидел, что она направилась к моей кровати и легла. Лицо ее было в тени. Я не знал, видит ли она меня, слышит ли мой голос. Казалось, она не испытывает ни чувства страха, ни желания сопротивляться. Было похоже на то, что она пришла сюда помимо своей воли.
