— Почему ты уезжаешь?
Геярчин посмотрела на него с изумлением.
— Как это почему?.. Наивный вопрос! Не я одна — многие едут. Комсомол позвал, и мы едем.
Ильхам от стыда готов был провалиться сквозь землю. Глупее вопроса не придумаешь! Что он, не знал Геярчин? Почему же он сам не услышал этого зова?.. Но ошибку ещё не поздно исправить. И Ильхам сказал:
— Ты меня не поняла… Вот ты едешь, а мне ничего не сказала. Я ведь тоже решил податься на целину.
У Геярчин насмешливо поднялись брови. Ей хотелось сказать Ильхаму: «Мне-то хоть не ври. Ты ведь только сейчас это придумал». Но она ничего не сказала (ещё раздумает!) и только деловито кивнула:
— Молодец! Я знала, что ты поедешь!
Вот так и случилось, что Ильхам, всей душой любивший Баку, считавший, что нет работы важней и интересней, чем на родном заводе, оставил и завод и Баку и вместе с сотнями бакинцев отправился по комсомольской путёвке на целину.
Он надеялся, что в совхозе сумеет заслужить любовь Геярчин.
Но по приезде в совхоз в отношениях между Геярчин и Ильхамом ровно ничего не изменилось.
А тут ещё Асад.
4
Ещё в пути, приглядевшись к Асаду, ребята насмешливо спросили его:
— Асад, а ты настоящий бакинец?
Асад пропустил насмешку мимо ушей. Уж кто-кто, а он-то был настоящим бакинцем! Сам он, во всяком случае, нисколько в этом не сомневался.
Асад любил «шик». Он умел «стильно» одеться и снисходительно объяснял серым невеждам, что девять десятых красоты человека — это его наряд. Походка у него тоже была «стильная» — небрежная, вихляющая. Когда он с друзьями «прошвыривался» по Приморскому бульвару, прохожие пялили на них глаза, и Асад был горд этим. Умел он ещё пускать пыль в глаза бакинским красоткам, вёл с ними «светские» разговоры, делал эффектные подарки, и на его счёту было уже немало любовных побед.
В кругу друзей Асада считалось чуть ли не подвигом в течение дня объясниться в любви нескольким девушкам.
Всё это, по глубокому убеждению Асада, и значило: быть настоящим бакинцем.
У такого «настоящего бакинца» в жизни одна цель: любой ценой выделиться среди остальных. Лучше всего всё-таки ценой лёгкой…
Родители, хоть и баловали Асада, не могли ему давать достаточно денег. Асад, умевший водить машину (это тоже считалось в его компании шиком!), решил пойти работать на промыслы трактористом. Его посадили на тягач, и Асад стал зарабатывать на «карманные расходы».
На работе Асад не очень утруждал себя: работал с прохладцей, лишь бы не придирались. Но зато он мог теперь хвастать тем, что он рабочий, труженик.
На целину он поехал, чтобы произвести на окружающих «потрясный эффект». Любимыми его героями были герои приключенческих книг, легко добивавшиеся громкой славы; Асад тоже жаждал приключений и славы. «То-то обалдеют ребята с Приморского, когда увидят в газете мой портрет», — мечтательно думал он и представлял себе, как, вернувшись в Баку, нацепит на пиджак орден или, на худой конец, медаль и пройдётся с гордо поднятой головой по Приморскому. Вот закружатся у девчат головы!.. И пусть тогда попробует кто-нибудь обозвать его стилягой! Впрочем, геройство — это тоже «стиль», похлеще всякого другого!
Но целина встретила Асада неприветливо. Приятных приключений не было. Была работа, будничная, трудная. Он понял, что славу не поймаешь за хвост, как жар-птицу, её надо заслужить, а на это у Асада не было ни сил, ни охоты. Нет, это был не Клондайк. И потому Асаду казались вдвойне невыносимыми и тяжкий целинный труд и бытовые неурядицы. Он злился, ныл, ворчал, и если бы не боязнь опозориться, бросил бы всё и удрал без оглядки назад, в Баку. Родные, пожалуй, обрадовались бы его возвращению: он был младшим, его баловали и родители и братья с сёстрами. Но всем остальным он не смог бы смотреть в глаза. Нет, лучше уж потерпеть и вернуться домой пусть даже без ордена, но всё же героем целины!.. И то хлеб…
Целинники быстро раскусили Асада, спасу не было от их острот и издёвок!.. Даже девушки и те поглядывали на Асада хоть с игривым любопытством, но вместе с тем и с жалостью: красивый, мол, парень, да никчёмный!..
Асад относился к ним с презрением: нет, эти не чета подружкам с Приморского! Серость!.. Что им модный костюм Асада, его сверхоригинальный галстук, густые, вьющиеся, закрывавшие шею волосы, длинные ресницы, чёрные большие глаза, тонкая, как у девушки, талия!.. Ни черта не смыслят они в мужской красоте. Говорить с ними тоже не о чём: разные у них интересы…
Из ребят один Степан дружил с Аса дом. Парень он был добродушный, с душевной ленцой и легко подпадал под чужое влияние. Асад казался Степану пришельцем из другого, незнакомого ему мира, и он, раскрыв рот, слушал рассказы Асада о его бакинских похождениях. Не чуралась Асада и Геярчин. Она была с ним приветлива, часто защищала его от нападок. Из одного чувства благодарности за ней стоило поухаживать, и Асад искал встреч с Геярчин, хвастался перед ней своими прежними трудовыми успехами, не скупился на остроты и любезности. Ощутимых результатов это пока не приносило, но Асад не терял веры в победу над сердцем девушки.
А Геярчин… Нельзя сказать, что ей неприятно было слушать горячие признания Асада и его галантные комплименты: ведь от Ильхама такого не дождёшься!.. Но приветливой с Асадом она была лишь потому, что он казался ей слабее, беспомощней остальных, и ей хотелось помочь ему стать настоящим человеком. Ребята смеялись над Асадом, и у них были к тому веские основания. Но нельзя же отталкивать человека только потому, что он не привык к трудностям! Это не по-товарищески. Не по-комсомольски. И надо всем коллективом бороться за Асада!
Так полагала Геярчин. А в самом тайном уголке её души жило ещё лукавое желание: дружбой с Асадом оградить себя от любви Ильхама. Она избегала откровенного разговора с Ильхамом и всячески старалась отдалить его. Заметив, как хмурится Ильхам, когда она говорит при нём об Асаде, Геярчин всё чаще стала упоминать это имя. Ильхам каждый раз хмурился, и решительного объяснения не получалось, а Геярчин только этого и надо было, она облегчённо вздыхала: пронесло!..
Ильхам и Асад стали особенно докучать ей после того, как уста Мейрам поручил Геярчин, до того работавшей сварщицей, заведование инструментальной.
5
Это был тяжёлый разговор и для старого уста Мейрама и для Геярчин.
Позвав девушку в свою каморку, старик повёл речь издалека:
— Не скучаешь по Баку, дочка?
— Вот уж нет! — фыркнула Геярчин. — Тут некогда скучать. И потом… — она приложила руку к сердцу, — Баку, он у меня вот где. Он всегда со мной.
— Э, доченька, это всё красивые слова, — с ласковой, понимающей улыбкой сказал уста Мейрам. — Нельзя не любить родной дом. Нельзя о нём не тосковать…
— Я комсомолка, Мейрам-ата!
— А разве у комсомольца нет родного очага?.. Но я, дочка, за то и люблю вас, что скучаете вы по родным местам, а виду не подаёте. Тебе ведь нелегко было расстаться с Баку, с родными… А ты рассталась и приехала к нам, в степь…
— Ой, Мейрам-ата, у меня голова может закружиться от ваших похвал!
— Почему не похвалить, если есть за что похвалить? Я давно на тебя смотрю, дочка. Ты решительная девушка. Решительная, старательная, работящая… — уста Мейрам почему-то вздохнул. — Вот, дочка, я и хочу, чтобы ты у меня заведовала инструменталкой.
Геярчин даже встала со стула, так её удивило и обидело предложение уста Мейрама:
— Мне заведовать инструменталкой?..
— Садись, садись, дочка. Ай, какие у тебя большие глаза!.. Почему ты так удивилась моим словам?.. Инструменталка у нас слабое место, а работа там важная. Интересная. — Уста Мейрам попытался вспомнить, что ещё говорил ему Соловьёв, когда предложил должность заведующего мастерской, но, так и не вспомнив, продолжал: — Ты у нас лучшая работница.
— Лучшая! Если бы была лучшая, вы не гнали бы меня в инструменталку!
Старик укоризненно покачал головой:
— Ну и молодёжь нынче пошла! Разве можно, дочка, смотреть так на работу: одна работа — премия, другая — наказание… Всякая работа важна.
— Я понимаю, Мейрам-ата, — чуть не плача, заговорила Геярчин. — Только как же это?.. Что будут говорить на моём заводе? Вот, скажут, нашла себе Геярчин лёгкую работу, сидит в инструменталке, почитывает от нечего делать романы. Стоило для этого ехать на целину! Я хочу настоящего дела!
— Ай-яй, а я думал, ты у нас умница-разумница… Малых-то, скучных дел нет — есть только пустые, скучные люди.
— Я понимаю.
— Не понимаешь, дочка. И меня, старика, не уважаешь.
— Мейрам-ата!
— Не уважаешь, дорогая. Глупым считаешь. Старым дураком считаешь. Нет, ты погоди! Не прерывай старших! — Уста Мейрам в волнении погладил свою белую бороду. — Что ж, по-твоему, я хочу плохого и тебе и мастерской? Так вот, не подумавши, со зла или по глупости предлагаю тебе эту работу?..
