Раскачиваясь, он крутил ручку маленькой лиры. Незатейливый, к тому же старый инструмент шипел, жужжал и жалобно постанывал. Заунывные звуки, трогательные слова о деве Марии, ищущей своего распятого сына, заставили притихнуть детей большого шелухинского гнезда. А безвременно увядшее лицо хозяйки светлело: она любила пение слепца. Об этом он знал и потому непременно заходил в этот дом. После музыкального приветствия дед справился о здоровье семьи Шелухиных, неторопливо снял с себя сумки и уселся на низкую лавку у печки.
— Чем же угощать вас, гостички дорогие? — нараспев сказала Саня. — И ничегошеньки нету! Разве борщ вчерашний разогреть.
— Ты лучше книжку почитай! — попросил дед.
Он любил, когда хозяйка читала ему немудрёные потрёпанные книжонки со сказками.
Саня достала сказку о богатыре Тимоше и стала читать:
«— Эй, откуда ты?
— С саратовских степей!
— С саратовских? Слыхал о них довольно…»
Старик чуть слышно повторил: «С саратовских» — и радостно улыбнулся: саратовские степи были его родиной.
После того как сказка была прочитана, он вздохнул и заговорил:
— У нас саратовские степи просторные! Конца–краю им нет. Только земля аль казённая, аль помещичья, и жить трудовому человеку там негде. Обидел нас господь землёй! А степь просторная! Травы пахучие. Я там гуртовщиком у купца был. Гурты скота агромаднейшне перегонял к Волге. На этой работе и глаза остудил. А как ослеп, не нужен стал купцу. И пришлось перебраться на Кубань. Да и тут господь не забыл: наказал, видно за грехи. Остался с малыми сиротами христарадничать.
Саня сочувственно вздыхала и поддакивала. Она хорошо понимала горе старика. Шелухины хотя и были казаками, но жили не лучше нищих–иногородних.
А детям было скучно слушать разговор взрослых. Курносая Мотька, усевшись на лавку рядом с Пашкой, совала ему книжку и требовала:
— Найди мне «пы», найди!
Озадаченный Пашка чесал затылок.
А какая это «пы?» Ты сначала мне её покажи, вот я её тебе и найду.
Вмешалась старшенькая, Марфушка.
— А вот она какая, гляди: два столбика, а сверху перекладинка. Вот давай напишем слово «Петр». Это нашего папашки имя.
Она вставила в непослушные Пашкины пальцы карандаш. Пашка послюнявил его.
— Пиши один столбик. Та–ак! Теперь второй столбик, а сверху перекладинку. Это и есть твоя заглавная буква «Пы». Запомни, что она похожа на нашу калитку.
Пашка, боясь забыть букву, закричал деду:
— Дедушка, ты запомни — моя заглавная буква, как Шелухиных калитка.
Дед добродушно кивал головой, не прекращая разговор с хозяйкой.
А Марфушка продолжала:
— Пиши вторую букву рядом. Это «е», чтоб получилось «Пе». — Она водила Пашкиной рукой по бумаге. Непослушный карандаш в неумелых руках мальчика выводил каракули. А чтобы тот понимал, что собой представляет буква «е», маленькая учительница объясняла:
— Вверху петля, а снизу закорючка. Теперь надо писать «ты». Эта буква, как столбик с перекладиной наверху, а потом «ры» — это если подпереть левую руку в бок.
Хозяйка поставила на стол большую миску постного борща. Все быстро вооружились деревянными ложками…
Когда они уже ушли от шелухинского двора, дед заставлял внука писать на пыльной дороге буквы.
— Рисуй калитку, потом петлю с заковычкой, потом столб с перекладиной, потом…
— Да знаю, не мешай мне! — отмахнулся Пашка, старательно вычерчивая сапогом по пыли. — Ты б вот в школу меня отдал, деда!
Старик вздохнул.
— В школу тебе нельзя — хлеб некому будет собирать.
— А Колька?
— Вот я и думаю: Колька меньшой, нехай с этого года в школу пойдёт. А мы с тобой добытчики.
— Меньшой! Значит, меньшому можно в школу, а как я был поменьше, небось не записали в школу? — И Пашка зашмыгал носом.
В страстную пятницу, под пасху, на улицах станицы появилась большая группа косарей. Шли они из далёкой Орловской губернии, задолго до начала косовицы. Своим видом, одеждой косари отличались от станичников: длинные подолы расшитых рубах свисали ниже колен, посконные полосатые штаны обтягивали ноги. В руках у каждого обвязанная ветошью коса.
Перейдя Козюлину балку, косари присели отдохнуть в затишек под высоким забором, что отгородил от улицы дом богачей Ковалевых, тот самый дом, мимо которого сегодня проходил Пашка с дедом. Козюлина балка была давно облюбована пришлыми, как место, где зажиточные казаки нанимают сезонных рабочих на косовицу сена и на уборку хлебов.
Старики, сняв сумки, покряхтывая, разлеглись. Вслед за ними устраивались и те, кто помоложе, только один из парней, высокий и широкоплечий, не садился, стоял, задумчиво глядел на высокий дом с красивой резьбой на коньке крыши.
— Чего, Архип, зенки пялишь на чужое добро? Давай вот малость поедим с богом, — сказал парню один из стариков.
Архип нехотя отвёл глаза от дома, пощипал воображаемые усы и с лукавой ухмылкой произнёс:
— С богом‑то не больно вкусно, надо соли и лучку у казаков попросить. А то хлеб‑то, батюшка, сух, без воды не проглотишь.
Он подошёл к калитке и постучал. Собаки откликнулись оглушительным лаем.
— М–да! — протянул парень. — Целая свора! Войдешь в такой двор, пожалуй, псы штаны стянут!
— А тебе зачем туда? И без соли обойдёмся.
Калитка открылась. Выглянула хорошенькая девушка. Ее чёрные, как угольки, глаза вспыхнули любопытством.
— Ты чего? — спросила она, взглянув на парня из-под длинных ресниц.
— Свататься пришёл! — улыбнулся Архип.
Девушка не смутилась.
— А сейчас Пост, и сватов не засылают.
— А я, может, по–постному сватаюсь, а по–скоромному повенчаюсь.
Девушка в удивлении подняла на дерзкого парня глаза и с шумом захлопнула калитку. Но Архип не унимался и вдогонку прокричал:
— Невеста, а невеста, ты не серчай! В пост‑то серчать грех, а лучше принеси соли и лучку для гостей.
— Так бы и говорил, а то свататься! Тоже мне жених нашёлся!
— Ишь ты, голосок, что звонок, — кивнул Архип на калитку.
— Хороша Маша, да не наша, — бросил кто‑то из мужиков.
Через несколько минут из калитки вышла средних лет женщина с узелком. Она расстелила на траве полотенце, положила нарезанный белый калач, поставила блюдце с солью, высыпала головки лука и чеснока. За женщиной, тяжело передвигая ноги, обутые в валенки, вышел старик. На нём чистая длинная рубаха с красными ластовками под мышками, на плечах внакидку серый чекмень. Старые косари встали: они узнали богача Ковалева.
— Здорово был, Лександра Ваныч! — низко поклонился старику артельный, дядя Сидор.
Старик медленно оглядел всех. Его серые, все ещё острые глаза поблёскивали из‑под косматых бровей.
— Слава богу, добрые люди! — и не прибавив больше ни слова, он повернулся и медленно ушёл во двор.
Косари потянулись за хлебом, стали делить чеснок и лук. Ковалев вскоре вернулся. Кряхтя, присел на завалинку и стал ждать, когда пришельцы закончат с едой. К нему подсел бойкий артельный.
— Што это у тебя, Сидор, работнички ноне не больно хороши, слабоваты? — проворчал старик. — А ведь мне людей много надо на косовицу, да и крепких.
Хитрый артельный быстро затараторил:
— А чем же мы не хороши, Лександра Ваныч? Вот начнётся косовица, тогда увидишь, как косить будем! Трава зазвенит под косами, только держись!
— Косари ноне не дороги. В Расее, слыхать, голод: наплыв голодных к нам большой. А на Кубани, видишь, тоже ветра все высушили, трава будет редкая, низкая. Так‑то!
— Да оно‑то как будто и так, но урожай, пожалуй, неплохой будет, Лександра Ваныч, — осторожно возразил артельный.
— Урожай!.. Иде тебе, рассейскому мужику, понимать о кубанских урожаях! Хучь бы семена собрать, и то хорошо было бы, а он — урожай! Тоже мне хлебороб!
Старый Ковалев явно сбивал дену. Артельный тоже изворачивался, расхваливая свою артель, говорил о трудностях работы, доказывал:
— Да ведь косарям‑то всё равно, Лександра Ваныч, какой бы ячмень али там пашаница ни была. К примеру сказать, сенокос: высокая трава али маленькая — всё равно руками‑то махать. Плохую‑то траву и косить чижалей. Махнешь — она — джик и спеши вперёд, а то сосед пятки подрежет. Так‑то…
— Да ну, рассказывай там басни! Жалею тебя, вот и возьму твою артель. Ну, а насчёт того, што будут друг другу пятки подрезывать сумлеваюсь—уж больно тощие да хилые твои косари, в чём только душа держится! — Старик вздохнул. — Да уж так и быть, беру на себя харч до косовицы, а до той поры по хозяйству поможите. Работы много: камень будем ломать, заборы починим, не побираться же вам!
Из внеочередного дежурства по станичному правлению возвращался Мишка Рябцев. На этот раз Мишка был наказан за то, что присветил фонарь младшему сыну атамана Алешке. Подрались они из‑за Дашки Кобелевой, смазливой, лукавой девки, дочери богатого казака. Дашка морочила головы многим парням.
