Злопамятный атаман приказал хлопцу чистить правленческий нужник. И сейчас Мишка обдумывал план мести.
Увидев косарей, он от нечего делать подошёл поближе. Высокий, плечистый парень привлёк его внимание. Кулаки у парня как добрые арбузы. Мелькнула мысль: «Вот бы такого верзилу в подручные для драки!»
Упорный взгляд Мишки заставил Архипа посмотреть в его сторону. Мишка не замедлил дружески подмигнуть:
— Здорово! Я тоже вроде хозяина, нанимать косарей пришёл. Мне в наказание за драки приказано общественный выгон косить. —Он шутливо кивнул головой на голый склон балки с торчащими бодылками прошлогодней полыни. — Только плачу подручным не грошами, а худобой — за день — пару блох или пяток вошей, кому что нравится!
Архип усмехнулся:
— Ну, этого добра и нам не занимать.
Мишка сплюнул, махнул чубом.
— Значит, нанимаешься в батраки? Ну и ну! Шея, видать, у тебя крепкая, а у деда Лексахи для тебя чижелое ярмо всегда найдётся. Нанимайся! По соседству жить будем. Вон моё подворье, у речки.
Заметив, что Архип разглядывает кирпичный дом атамана, Мишка пояснил:
— Не туда уставил гляделки, держи левее. В–о-он та хата, с покосившимися оконцами, под соломой. Это и есть мои хоромы. Заходи вечерами. На улицу вместе ходить будем. Ты драться на кулаках любишь?
Архип усмехнулся и сжал кулак.
— Да приходилось… Видал?
Он поднёс кулачище к физиономии Мишки.
— Ага! Пудовичок подходящий. Ну, бувай здоров!
Мишка на прощание небрежно сунул свою руку Архипу и вразвалочку пошёл к своему двору.
Архип проводил нового знакомца взглядом. Дед Лексаха тоже смотрел вслед Мишке, покачивал головой.
«Может, слышал разговор? Да нет, куда там, глухой, поди… Богатей, а в холщовой рубахе выхаживает. Прибедняется!» — подумал Архип о своём новом хозяине.
В семье Ковалевых холщовые домотканые рубахи и портки носили все мужчины, но только дома и на работе. Выходя на люди, Ковалевы одевались богаче других.
Отец у деда Лексахи ещё в 1848 году пришёл на Кубань из Курской губернии. Удрал от помещика. За смелость и смётку пришлого вписали в казаки.
С детства Лексаха слышал от отца наказ: не заноситься перед пришлыми—сам, мол, родом из таких. Да часто забывал он этот отцовский завет и кичился перед иногородними своим казачьим званием.
— Так как же решим? Почем за десятину косить будем? — вкрадчиво вопрошал Сидор.
— Дык что ж! — неторопливо тянул богатей. — Полтина на душу в день — ноне красная цена… Вона сколько бредёт на Кубань голодающих…
Косари хмуро прислушивались к разговору. Сидор рывком швырнул на землю свою облезлую шапчонку и визгливо выкрикнул:
— По рублю на день, Лександра Ваныч! Чаво уж там! Рано пришли — голод пригнал, вот и задёшево косить берёмся, почти задарма.
Лексаха снова покачал головой и поднялся, собираясь уходить.
— Хреста у тебя на шее нету, Лександра Ваныч. Надбавь бога ради!.. Господь на том свете за грехи зачтёт. Ведь почти задаром лето будем работать, а дома нас голодные дети ждут… — разом заговорили косари.
Сошлись на семидесяти копейках в день за косовицу трав, а за косовицу хлебов — на пять копеек дороже. И ещё выторговали ведро водки на магарыч и небольшой задаток на прожитие до косовицы.
Косарей поместили на заднем дворе в огромном половне. Пришлось деду нанять и бабу–стряпуху для работников. С чердака сияли пятилетней давности, тронутые шашелем фасоль и горох, раскрыли бочку капусты в подвале, смололи суржу[2].
Начинающий богатеть сосед — Воробьев Карпуха — несколько раз тайком от Лексахи пробирался к косарям и расспрашивал их, как нанялись? Подсчитывал с артельным, сколько скосят сена и хлеба за сезон, чем кормит работников дед Лексаха. Уходя, скрёб затылок, завидуя и делая расчёты, чтобы самому заарендовать казённые земли на следующий год.
Косари принялись отбивать и оттачивать свои косы, налаживать грабельники, чинить одежду. Вместе с сыновьями Лексахи починили каменный забор, ездили ломать камень на лавы — работы хватало всем. Сложа руки до косовицы никто не сидел: даром кормить хозяин не будет!
К середине апреля ветер наконец утих. С первыми грозами степь задымилась сизым паром. Запахи распускавшихся почек сирени и цветущих жерделей кружили головы парням и девушкам. Собиралась молодёжь на облюбованном месте у высокого забора Ковалевых. Громко пели и до рассвета под звуки гармоники, дудок и рожков выплясывали «казачка», лезгинку или модную польку–бабочку. Здесь же влюблялись и, расходясь парами, целовались в глухих переулках.
Молодые пришельцы–косари в своих убогих одеждах не решались подходить к девкам–казачкам. Сын атамана Алешка как‑то крикнул им:
— Гей, лапотники, чего не идёте к нам? Боитесь, что ребра наломаем? Ничего, не бойтесь! Наши девки на такую гольтепу не позарятся!
И захохотал. Его смех подхватили дружки–казаки, кучковавшиеся возле задиристого атаманского сынка.
Мишка Рябцев, услыхав этот выкрик Алешки, сразу придумал способ мести своему недругу. Только бы не струсили пришлые. Но косари боязливо отошли подальше. Только Архип, оставшись у всех на виду, молча разглядывал Алешку. Девки умолкли, ожидая драки. Но Архип, видно, не имел желания драться. Повернулся, ушёл сам и увёл за собой всех товарищей. Мишка даже крякнул с досады.
Яшка–гармонист, усмехнувшись, заиграл Мишкину любимую лезгинку. Но огорчённому Мишке было не до танцев. Он ушёл с улицы, перелез через ковалевский забор и долго сидел с косарями у половня, подбивая их проучить сына атамана. За всех ответил, как отрезал, Архип:
— Драться нам, паря, не с руки. На заработки мы приехали. Придется драку отложить до другого раза.
Разочарованный Мишка безнадёжно махнул рукой и сердито сказал:
— С вами пива не сваришь. На заработки они приехали! Ну и зарабатывайте себе хомут да дышло!
Нюра Ковалева поднялась на цыпочки и, припав к щёлке в заборе, искала в толпе косарей Архипа. Орловец нравился ей и добрым светом мягких глаз, и статью своей, и силой… Она глядела и не знала, что лента, вплетённая в её косу, полощется по ветру выше забора. Архип давно заметил трепещущие алые кончики, догадался, в чём дело. Осторожно обойдя половень, подобрался к забору. Внезапно поднялся во весь рост и ухватил тяжёлую косу с лентами. Девушка ахнула.
— Ага, попалась, жар–птица! Теперя без выкупа не уйдёшь! — Парень перегнулся через забор.
Нюра дёрнула косу. Архип смеялся, не отпускал.
— Подумаешь, какой Иван–царевич нашёлся! — рассердилась Нюра. — А ну пусти!
— Не пущу! Что хошь делай, а я не пущу!
Нюра изогнулась и вцепилась обеими руками в курчавые волосы Архипа.
— Получай, Иван–царевич! Получай! Получай! — захлёбываясь от смеха, приговаривала Нюра.
Тогда Архип обеими руками ухватил её и легко перебросил через забор на свою сторону. Усадил рядом с собой в бурьян.
— Вот так‑то лучше, хозяюшка! Посиди рядком да потолкуй ладком с мужиком–лапотником.
Синие, как небо, глаза парня искрились, смеялись и смотрели в упор. Нюра растерялась. Она опустила глаза и не знала, что ответить. Что‑то шелохнулось в её сердце. Наконец она подняла голову и, сердито сдвинув брови, сказала:
— Деда говорил, что ты будешь работать во дворе. А как звать тебя, я не знаю.
— Архипом звать меня. А тебя как?
— Меня — Анна. Нюра…
— Анюта — это хорошо. Так и буду тебя кликать по–нашему, по–рассейски — Анюта! Ладно?
Нюра улыбнулась, встала, стряхнула с юбки приставшие травинки и не спеша пошла к дому.
Дед Лексаха сразу приметил силу и ловкость Архипа. С ним он договорился особо: на два года. Поселил его в летней кухне.
В обязанности нового батрака, помимо других работ, входило поить и кормить шесть симментальских коров.
Хозяин строго–настрого наказал: никому не показывать коров, чтобы их не сглазили. Огромные и сытые коровы круглый год стояли на привязи н жалобно, мычали. Одна из них начала слепнуть и стала давать меньше молока. Дед посылал за знахаркой. Придирался к невесткам и работнице–доярке, утверждая, что кто‑то из них испортил корову. Знахарка же уверяла старика, что корову испортили не иначе как зловредные соседи. Кто же из соседей мог испортить коров? Матюха Рыженков или завистливый Илюха Бочарников? Дед Лексаха решил, что вернее всего, это сделал Матюха, потому что двор Рыженковых рядом со двором Ковалевых.
Рыженковы не значились среди богатеев, но и нужды не знали. Обшитый досками и окрашенный в голубую краску домик Рыженковых окружали все необходимые хозяйственные пристройки: деревянные амбары, каменная конюшня, саж для свиней, лабаз для сбруи. Ко двору примыкал огород и небольшой сад. Сам хозяин—сухой, рыжий, маленький, с редкой козлиной бородкой, был большим любителем садоводства. И чего только не росло в его небольшом садике! На свои поля Матюха вывозил золу и навоз, а на загоны[3] сортовые семена выписывал. У Рыженковых и ячмень шестирядный, и пшеница безостая давала хорошие урожаи. Злые языки утверждали, что Рыженков знается с нечистиком и тот ему помогает в хозяйстве. И ещё потому Матюха был на подозрении, что умел с помощью травы зубы заговаривать, какие‑то корешки отваривал и давал пить их от болезней. И ещё был Матюха Рыженков страшно жаден, настоящий скопидом. Семья ходила в обносках, ели всё больше постнятину. В церкви просил Матюха у богородицы множество милостей, но дороже чем за копейку свечку не покупал. Соседи, смеясь над скопидомством Матюхи, говорили:
