Фон Эйзенберг загадочно усмехнулся и тут же скрыл свою усмешку.
— Так вот что вам показалось. Но, скажите на милость, кем же, в таком случае, может быть наш новый врач?
— Это-то я и хотел узнать от вас, господин Эйзенберг. Я пришел к вам с просьбой ответить мне по секрету, кто же, собственно, таков наш новый врач?
— Кто таков? Могу со всей откровенностью сказать вам, милейший фон Митнахт, что это доктор Гаген и никто больше.
— И никто другой не скрывается за этим именем?
— Если бы это и соответствовало вашему вопросу, я все равно не считал бы себя вправе открывать другим его тайну, — уклончиво заявил фон Эйзенберг.
— Что же это за тайна, которую нельзя раскрыть! — воскликнул фон Митнахт, не удержавшись в этот раз от своего обычного резкого тона.
Фон Эйзенберг пожал плечами.
— Если господин Гаген и скрывает свое настоящее имя, значит у него есть на то основания, и тайну его следовало бы уважать.
— Все это так, но допускает ли закон присваивать себе чужое имя, чужой титул, чужую профессию?
— На все могут быть свои причины. Если я говорю вам, что господин Гаген — врач, значит, ничего другого я вам сообщить не могу о его личности. Господина Гагена я, действительно, знаю как доктора для бедных. Доброго, искусного, самоотверженного врача, и этого мне вполне достаточно.
Фон Митнахт рывком встал с места, досадуя на несговорчивость ландрата.
— Простите, что побеспокоил вас, многоуважаемый господин Эйзенберг, — сухо сказал он. — Честь имею!
И, небрежно поклонившись, быстро вышел из комнаты.
«Он обиделся, — заметил себе ландрат, когда за фон Митнахтом закрылась дверь. — Зачем же надо было являться сюда с подобным вопросом? Не мое дело сообщать всем и каждому, кто такой доктор Гаген. Да и какая им забота в том? Он новый городской врач. Зовут его так, как он называет себя, и дело с концом. А кто этим не довольствуется, пусть ломает себе голову».
Вскоре после этого была подана карета, и фон Эйзенберг отправился по делам в соседнюю деревню.
Писарь остался в канцелярии один. Он отложил в сторону работу и грустно задумался о своей убогой жизни. Скудного жалования едва хватало на самое необходимое. Очень часто в последние числа месяца перед выплатой денег ему приходилось питаться черствым хлебом и водой.
В дверь постучали, и кто-то вошел.
Писарь вздрогнул, внезапно выведенный из своих раздумий. Перед ним стоял управляющий графини.
— Вы один, не так ли? — обратился он к писарю.
— Да, один.
— Не хотите ли заработать золотой? — спросил фон Митнахт, кладя на стол перед писарем монету.
У того глаза загорелись при виде таких больших денег.
— Мне? Золотой? — пролепетал он. — Конечно, хотелось бы, но каким образом?
— Самым простым, друг мой, и гораздо легче, чем вы думаете, — сказал фон Митнахт. — Вы ведете реестр жителей города и округа?
— Да, это моя обязанность, — подтвердил писарь.
— Чтобы заработать золотой, вам надо будет позволить мне ненадолго заглянуть в эти списки.
— Если вам нужно только это, господин Митнахт, то извольте, за мной дело не станет! — С этими словами он проворно вынул из стола большую, толстую книгу, за ней другую такую же. — Эта по округу, — сказал он, указывая на первую, — а эта по городу, — указал он на вторую. — Скажите, кто вам нужен, и я помогу ускорить дело.
— Но вы никому не скажете?
— Упаси Боже, господин Митнахт. Я вообще не люблю много разговаривать.
— Ценное качество, — пробормотал фон Митнахт и добавил громче: — Найдите мне доктора Гагена.
Писарь без дальнейших рассуждений поспешил исполнить просьбу щедрого господина, давшего ему возможность так легко заработать золотую монету. Тот появился, как добрый гений, неожиданно избавив на какое-то время от забот о хлебе насущном.
С большим усердием писарь стал перелистывать объемистую книгу, пока наконец не нашел названное ему имя.
— Вот здесь, — сказал он, ведя пальцем по строчкам. — Гаген, доктор.
Фон Митнахт наклонился над книгой и прочитал все, что было написано напротив имени доктора. Лицо его выразило удовлетворение: теперь он узнал то, что хотел.
— Прекрасно, — сказал он. — Положите книги на место, а монету — в карман. Вы ее заслужили.
— О, если бы я мог каждый день оказывать такие услуги, — с улыбкой заметил писарь. — Бесконечно вам благодарен, господин Митнахт.
— Кто знает, может быть, вам еще представится случай, — сказал фон Митнахт, направляясь к двери.
Долго еще после его ухода писарь благоговейно смотрел на свалившееся на него богатство и наконец порывисто прижал золотую монету к губам.
Между тем фон Митнахт направлялся в замок.
Он был всецело погружен в свои мысли и даже забывал подгонять лошадь, предоставив ей полную свободу.
Въехав в парк и оказавшись у подъезда замка, он спешился, бросил поводья подбежавшему конюху и пошел прямо в покои графини.
— Ну, что? — спросила она нетерпеливо. — Ты все выяснил?
— Только не от хитрой лисы Эйзенберга, а от его голодного писца, который клюнул на золотую монету.
— Но ты все узнал, что хотел?
— Писарь показал мне книги учета. Это он.
— Это он… — повторила едва слышно графиня. Слова, казалось, застревали у нее в горле.
— Клянусь собственной душой, у него крепкая натура, — сказал фон Митнахт полугневно, полунасмешливо.
— Теперь ясно, почему девчонка у него, — пробормотала графиня. — Узнал ли ты еще что-нибудь новое?
— Только то, что она жива и скоро заговорит.
— Он завел со мной речь о яде. Я боюсь его мщения, — сказала графиня.
— Да, если мы окажемся в его власти, пощады ждать не придется, — с дьявольской усмешкой заметил фон Митнахт.
— Курт, он должен умереть! — воскликнула графиня. — Он слишком много о нас знает. Я боюсь этого таинственного доктора. Он нас уничтожит, если мы не опередим его.
— Ни больше ни меньше как умереть, — пробормотал фон Митнахт. — Легко сказать, сделать гораздо трудней. Один раз я уже попробовал…
— Курт, он не должен оставаться в живых. Это свидетель, который погубит нас.
— Это еще как сказать. Я не боюсь ни его самого, ни его козней. Он ничего не сможет доказать.
— Но ты ведь не знаешь всех обстоятельств.
— Я знаю, что он остался в живых. А то, что произошло между ним и мной, никого не касается.
— Он не случайно приехал сюда, не случайно переменил имя. Повторяю: он поклялся погубить нас.
— Когда я замечу, что он собирается нас погубить, я найду способ уничтожить его самого.
— Сделай это как можно раньше, Курт. Медлить нельзя. Надо принять самые решительные меры. Я буду спокойно спать только тогда, когда доподлинно узнаю, что он умер.
XVII. БЛЕДНАЯ ГРАФИНЯ
На следующий день было воскресенье.
В деревне Варбург, в корчме, весь день не утихало веселье. Настала ночь, деревня погрузилась в сон, а веселье в корчме все продолжалось. Звуки скрипок, флейт и контрабаса, сопровождаемые веселыми возгласами деревенских парней, тревожили ночной покой.
А в это время к замку приближались два человека: каменщик, идущий в соседнюю деревню, и ночной сторож, в обязанности которого входил обход замка.
До их слуха долетали веселые звуки скрипок, флейт и гудящий голос контрабаса, но они не обращали на них внимания и спокойно шли своей дорогой.
— Ты пойдешь мимо замка, Вильм? — спросил сторож высокого и широкоплечего каменщика.
— Нет, — отвечал тот, — я пойду понизу, парком.
— А мне все равно как идти, верхом или низом, пойду вместе с тобой, — решил сторож. — Мне, право, как-то всегда хочется держаться подальше от этого замка, хоть я и должен его охранять. Ты меня знаешь, я не трус, и никто меня в этом не сможет упрекнуть, но после того как умер граф, а теперь еще и молодая графиня, в замке стали твориться странные вещи.
— Что ты имеешь в виду? — спросил каменщик.
— Даже не знаю, как тебе сказать, но что-то там неладно.
